Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова

Дорога, конечно, была аховая. Овраги пересекались в основном на шпальных клетках[41], оползневые участки требовали ежедневной подсыпки гравия под шпалы, который тут же сползал в море. Этот сизифов труд выполняли рабочие из штрафников, которых не посылали на фронт — не доверяли им.

Обстановка в Новом Афоне и настроение людей улучшились, военные сводки стали обнадеживающими. Живя у Арута, я часто думала, что если Бабеля освободят и не разрешат ему жить в Москве, то будет очень хорошо поселиться ему здесь, в этом саду с увитой виноградом беседкой и роскошным видом на море.

В Абхазии мы не голодали, хотя с продуктами, особенно с хлебом и мясом, было плоховато. Зимой Арут иногда заявлял: «Хочу мяса!» И тогда надевал на ноги специальную обувь, которую я называла мокасинами, — мягкую, без твердой подошвы, сшитую умельцами из прочной кожи, надевал на спину сумку, на плечо охотничье ружье и уходил в горы. Пропадал два-три дня, но без добычи не возвращался. Если ему не удавалось убить козу, что случалось редко, так как Арут считался лучшим охотником среди местного населения, то он покупал у пастухов барашка.

Придя домой, сейчас же подвешивал тушу, снимал шкуру и очищал. Один большой кусок мяса посылал одному соседу, другой такой же большой — другому соседу, а из остального мяса устраивал пир и созывал гостей. Приготовлением блюд всегда занималась Оля, и ей всегда помогала моя мама. Из вырезки жарился шашлык на металлических шампурах, а из остального мяса готовилось жаркое с ореховой подливой, сациви и гуляш с подливой из помидоров. Виноградное вино было в доме Арута всегда, хотя сам он его не приготовлял, а покупал или брал из родительского дома, где жила его мать, брат Самуэль с семьей и младшая сестра Варсеник.

Арут с гостями пировали всю ночь, и даже на другой день гости расходились не сразу. Мы все тоже принимали участие в застолье, но только в самом начале, потом мама уходила укладывать Лиду, а затем уходила и я, поскольку мне надо было рано вставать на работу. И только Оля обслуживала гостей всю ночь. Ели Арут и гости обычно руками, без вилок и ножей, но делали это с таким изяществом, что можно было залюбоваться.

На другой день Арут говорил нам, что наелся мяса, и мог уже обходиться без него месяц и больше, пока снова не заявлял: «Хочу мяса!» И всё повторялось. И однажды мне пришло в голову, что Арут — настоящий Гайавата из поэмы Генри Лонгфелло «Песнь о Гайавате», и это сравнение не оставляло меня. Застолье Арут очень любил. Вина было всегда много, но я никогда не видела его пьяным: тоже, наверное, знал какой-нибудь секрет, как не пьянеть. Летом Арут мяса почти не ел, а если бывали гости, то им готовили кур или подавали жареных перепелов. Осенью, когда на поля прилетали перепела, Арут сажал на рукав ястреба и отправлялся в поле. Приносил по сто и больше перепелов, и Оля с моей мамой, а иногда и я, если была дома, общипывали их, потрошили и жарили распластав, как жарят цыплят табака. Хорошо прожаренные перепела укладывались в посуду слоями, заливались собственным жиром и в таком виде могли храниться всю зиму. И если Арут на другой день и на третий снова приносил сотни перепелов, то мы уже все молили его о пощаде.

Было у абхазского отделения Метростроя и свое пригородное хозяйство, где по моей рекомендации Арут стал главным агрономом, а также создана рыболовецкая артель. Но все овощи были у нас на огороде, поэтому из пригородного хозяйства я почти ничего не брала, кроме арбузов. Арут выращивал их невероятно больших размеров, даже крупнее тех, которыми в 1933 году угощал меня в Сочи Енукидзе.

Вместо картофеля в подсобном хозяйстве сажали сладкий картофель — батат: обычного картофеля в Абхазии не было, его иногда привозили поездом откуда-то из России, и стоил он очень дорого. Однажды приехал Арут и сказал, что на батат напали какие-то насекомые и батат погибает. Он забрал у нас и у соседей всех кур и подросших цыплят и увез их с собой в хозяйство. Куры спасли урожай батата, поклевав всех насекомых, и вернулись домой. Если я просила Арута достать нам сахар, он спрашивал: «Сколько тебе надо?» Я отвечала: «Пять килограммов». Тогда он говорил: «Мешок сахара достать могу, пять килограммов не могу». Но целый мешок сахара я купить не могла, и вместо сахара мы употребляли мед или бекмес — густую сладкую массу, которая получалась из инжира и слив, если их долго варить на огне.

Однажды во двор Аруту свалили огромную бочку белого вина «Рислинг», и он попросил меня и Олю разлить вино по более мелким сосудам. Для этого мы должны были соединить узкий резиновый шланг с краном бочки, а другой его конец взять в рот и высосать струю. Когда вино пойдет, конец шланга надо быстро опустить в подставленный сосуд, наполнить его вином, вытащить шланг и поднять вверх. Таким же образом нужно было наполнить массу других сосудов, пока все вино не было перелито из большой бочки. Конечно, при этом нам с Олей вино попадало в рот, и мы его глотали и пьянели. Арут над нами смеялся, а мы с Олей уже не держались на ногах.

Почти с самого начала нашей жизни у Арута и Оли между нами установились дружеские отношения, и что бы ни готовила на обед моя мама, она угощала хозяев, и так же делала Оля, когда готовила свои блюда. За молоко она с нас денег брать не хотела, говорила: «Хватит на всех». Лиду хозяева обожали: только и слышно было: «Лидичка, Лидичка!» Она полюбила ягоды шелковицы. Арут распорядился их не собирать, а оставлять для «Лидички».

Еще весной 1942 года, когда мы жили в гостинице, для сотрудников нашей проектной группы выделили земельные участки с молодыми лимонными деревьями, между которыми посадили кукурузу и фасоль вместе, как это делают местные жители. Своими силами мы не могли освоить всю площадь, и урожай был не очень большой. Как метростроевцы, мы получали подземный паек хлеба, а так как нам больше нравились кукурузные лепешки, то мы этот хлеб меняли на масло и сыр, а иногда и на фрукты. И весной 1943 года, живя в Псырцхе, моя мама за хлеб наняла рабочего из штрафников вскопать нам весь участок земли под кукурузу и фасоль. Так же, за хлеб, мы нанимали этого рабочего окучивать кукурузу дважды за лето. И урожай был у нас большой — более 20 пудов кукурузы. Знакомый мне шофер Харин продал нашу кукурузу на базаре в Сочи по тысяче рублей за пуд.

Как руководитель проектной группы, я входила в список начальства, которое снабжалось в первую очередь, и бывали дни, когда вдруг мне привозили целое ведро кефали или другой рыбы, которую поймали ночью. Мы с Арутом решили, что рыбу надо посолить и закоптить, и однажды он, приехав из пригородного хозяйства, где ему приходилось жить по нескольку дней, выложил из кирпича канал, в одном конце которого устроил печь для сжигания веток, не помню теперь, какого дерева. Подсоленная рыба была подвешена над каналом на бечевке. И через какое-то время у нас действительно была рыба холодного копчения. Но как получить рыбу горячего копчения, Арут не знал. Но однажды бечевка оборвалась, и рыба упала на горячие кирпичи. Пока кто-то это заметил, она испеклась, и получилась рыба горячего копчения.

Летом того же 1943 года сотрудники моей группы захотели поехать в дальние селения, чтобы выменять там одежду на продукты. Из Москвы доходили слухи, что там голодают, а нам пора было думать об отъезде. Заказы на проектную работу почти прекратились, хотя деньги, заработанные нами, выделялись и зарплату сотрудникам я все еще платила.