Земля матерей - Лорен Бьюкес

Он замечает ранец, засунутый под парту у стены. Когда-то давно ранец, наверное, был желтым, но теперь он выцвел и стал кремовым. На застежке молнии болтается брелок с героями мультфильмов. Майлс расстегивает ранец. Внутри скомканные серые шорты, белая рубашка и галстук.

Майлс прекрасно понимает, что не надо так делать. «Но твою мать!» – мысленно произносит он, наслаждаясь этими словами. Он снимает «апологию» и надевает рубашку и шорты. Они мятые, но ему все равно. Он пропускает галстук под воротничком и пытается сообразить, как его завязать. Майлс вспоминает, что видел, как папа делал это, когда ему предстояло выступить с лекцией или презентацией. Там было что-то насчет кролика и лисы, бегающих вокруг дерева. Он пробует заправить тонкий конец.

В дверях слышится восклицание и стук. Стремительно развернувшись, Майлс видит на фоне светлого прямоугольника Щедрость. Она выронила миску с крекерами, рассыпавшимися по полу.

Они молча смотрят друг на друга в течение нескольких секунд, растянувшихся в долгие годы.

Щедрость поднимает с пола миску.

– Я думала, ты проголодалась. – Она старательно не смотрит на него.

Майлс подбирает с пола рясу. «О нет, нет, нет, нет!» Он лихорадочно ищет какое-либо объяснение, однако ничто не сможет оправдать сам факт его тела. Его отправят обратно в «Атараксию» или куда-нибудь похуже. И он больше никогда не увидит свою маму.

– О Мила, – восклицает Щедрость, – я знала это! Я знала, что ты такая же, как я!

– Я… что?

Щедрость подходит к нему и заключает его в удушающие объятия.

– Мне было четыре года, когда я начала надевать одежду своих братьев. Я требовала, чтобы все называли меня другим именем. Когда наступила пора половой зрелости, я стала бинтовать себе груди. Мне казалось, что мое тело предает меня, как будто оно принадлежало какому-то другому человеку. Я думала, что если очень захочу, то смогу заставить весь мир видеть меня такой, какой я видела себя сама, – мальчиком.

Майлс чувствует, что разговор сделал крутой вираж, резко сбившись с курса. Он старается сохранить свое лицо непроницаемым, чтобы скрыть недоумение.

– Но это неправильно, Мила. Теперь я это понимаю. Мы несем грехи Евы и не можем избавиться от них, притворяясь кем-то другим. Мы должны научиться не обращать внимания на голос сатаны в наших сердцах и слушать бога. Он сотворил нас женщинами, и мы должны принять наши страдания. Ибо такова его воля. – Щедрость хватает его за плечи. – Мне повезло. Я нашла Церковь до того, как смогла накопить деньги на операцию. Я была так близка к тому, чтобы изуродовать тело, которое мне дал Господь. Я травила себя гормонами, Мила. Но я помогу тебе спастись от всего этого!

– О, я… э… спасибо.

– Извини, если тебе тяжело это слушать, дочь Мила. Но разве ты не видишь – Господь пожелал, чтобы я узнала твою тайну. Мы поможем друг другу. Наставим друг друга на путь истинный.

– Да будет благословенна его воля, – автоматически говорит Майлс. Даже несмотря на то что он силится следить за тем, что говорит Щедрость, сам он в это не верит. Ему хочется сказать ей, что нет ничего плохого в том, чтобы быть тем, кем ты чувствуешь себя внутри, а не тем, кем ты выглядишь снаружи. Но, возможно, он ошибается. Возможно, он ошибался все это время. Но так ли это? Майлс сбит с толку, ему стыдно и страшно, потому что Щедрость застала его врасплох, и он хочет ее поправить, но это станет концом всему, и даже несмотря на то, что он хочет, чтобы все закончилось, – хочет определенности, чтобы можно было больше ни о чем не тревожиться, – может быть, если он признается ей, это еще не будет конец. Это будет начало чего-то еще более неведомого и неподвластного.

– Аминь, – говорит Щедрость, снова стискивая Майлса в объятиях, от которых у него трещат кости.

– У меня болит живот, – жалуется он.

– Тогда найдем тебе что-нибудь поесть, – отвечает Щедрость.

Озеро под эстакадой огромное, словно океан, конца и края ему не видно. На этой стороне дороги сверкающие жилые комплексы из стекла и бетона, а внизу непомерно большое колесо обозрения на набережной. Это «Ши», как называют его местные. Коул, долбаная сучка, ну почему ты боишься показать себя и не отвечаешь на письма?

Первым делом сегодня утром они проверили ее электронную почту. Заклятая подруга Зара не дала телефон ей в руки и даже не разрешила прикоснуться к нему, поэтому Билли пришлось заглядывать ей через плечо, вводя пароль. При этом она прикрыла экран ладонью. Билли не глупая. Но ответа нет. Как будто Коул старается ее убить. Пусть она окажется на месте. Пусть она будет ждать их дома у Тайлы с собранными вещами и бесконечными извинениями за все то, что по ее милости досталось Билли.

Нужно будет ее успокоить, образумить. Вряд ли Зара выстрелит Коул в голову на глазах у Майлса. Это будет плохо для всех них. Коул – ценный ресурс, мать ребенка. Она не свидетель. Не помеха. Не бедняжка Нелли-ежик.

От Билли будет зависеть то, чтобы Коул не взбеленилась; это она должна будет донести до нее, насколько опасна Зара и как всем будет лучше, если она заткнется ко всем чертям и сделает то, что ей скажут.

Тут есть еще одна фантазия. Может быть, они смогут скорешиться и прикончить Зару. Получить каким-либо образом деньги и отправиться навстречу восходящему солнцу.

«Неужели ты не видишь, Коул, что меня приперли к стенке? – У нее в голове звучит новая песня. – Только посмотри, до чего ты меня довела!»

– Я думала, что Линкольн-Парк – это название какой-то поп-группы[95], – говорит Билли, когда они сворачивают с шоссе.

– Нет, – отвечает Зара. Она просто мастерски умеет поддержать разговор.

Они катятся по обсаженной деревьями авеню, следуя инструкциям навигатора в телефоне, и Зара сбавляет скорость до черепашьей. «Цель назначения справа», – радостно сообщает навигатор.

– Это тот самый дом? С видом на парк? Хвастливая корова!

– Да. – Зара проезжает по улице дальше, чтобы поставить машину в парковочный «карман». Это получается у нее только с третьей попытки. Вероятно, оторванное ухо повлияло на ее умение выполнять параллельную парковку. Определенно, это начисто убило надежду когда-либо еще снова надеть одинаковые сережки.

– Идешь ты, – говорит она, заглушив двигатель.

– А ты что собираешься делать?

– Сзади есть черный вход. Если они побегут, я буду ждать там.

– Хорошо.

Билли натягивает на лоб дурацкую шапочку с кошачьими ушками. У нее онемели руки. Приближается момент истины. Она вылезает из машины и идет по тротуару к дому. Это что, бурый песчаник? Что-то историческое, дорогое. Интересно, по-прежнему ли Тайла преподает. «Фейсбук» оказался скуп на подробности. Скорее всего профессиональная вдова. Полностью сосредоточенная на том, чтобы быть мамашей оставшимся в живых детям. Укрывательница этой сучки, ее беглой сестры.