Диагноз - Алан Лайтман

— Алекс! — закричал он, но мальчик уже выбежал из магазина. Как мог он наговорить таких вещей своему бесценному, своему дорогому Алексу? Неужели он превратился в чудовище, пожирающее людей, которых любит больше всего на свете? Он уронил голову на плечо. Где Алекс? Где его сын? «Прости меня, Алекс, прости».

Через минуту он уговорил какую-то женщину в соломенной шляпе вывезти его в главный коридор.

— Я должен отыскать сына, — сказал Билл.

Он предложил женщине взять десять долларов из бумажника, висевшего у него на шее. Нет, она не может брать деньги за помощь парализованному. Она же христианка. Куда ему надо? Они вернулись к фонтанам и магазину новых автомобилей, заглядывая по дороге в разные магазины. Женщина была слабее Алекса и везла коляску с большим трудом. Биллу казалось, что гул ярмарки утих. Сейчас он мог думать только об Алексе. Нежные образы сына резали его словно ножом. Вот маленький сын тянет к нему ручки. Вот он укладывает мальчика спать в его комнате, оклеенной голубыми обоями. Как он мог сказать такое своему единственному сыну? Билл будет просить у Алекса прощения. Но что он может сказать в свое оправдание? Поедемте туда. Это не он? Нет. Скорее. Пожалуйста, скорее.

Одиннадцать часов сорок восемь минут. Женщина вывезла Билла из здания ярмарки и сказала, что позовет кого-нибудь еще помочь Биллу. У нее уже сильно болят ноги. Когда женщина повезла его по дорожке, выйдя с ярмарки через южный вход, Билл увидел Алекса, сидевшего на тротуаре.

— Не приближайся ко мне, — сказал мальчик и встал.

— Алекс. — Билл умоляюще посмотрел на сына. Он едва мог произносить слова. — Я сам не знал, что говорил.

— Пойду позову еще кого-нибудь, — сказала женщина и вернулась в здание ярмарки.

— Алекс, — сказал Билл, — прости меня, Алекс.

Его отделяли от сына какие-нибудь десять футов.

— Зачем ты мне это сказал?

— Я не думаю то, что сказал.

— Тогда зачем ты все это говорил?

— Алекс, я очень люблю тебя. Я страшно подавлен тем, что произошло со мной. Я часто не могу правильно думать и говорю то, чего вовсе не думаю.

Слезы хлынули из глаз Билла и потекли по онемевшим щекам.

— Ты назвал меня трусом. — В глазах Алекса мелькнуло жестокое выражение.

— Я так не думаю, Алекс. Это я трус. Я просто свалил все на тебя. Я не в себе. Пожалуйста, Алекс, пожалуйста, прости меня. Я люблю тебя. Я так горжусь тобой. Ты простишь меня?

Он закашлялся и начал тереться лицом о свое плечо.

— Пожалуйста, Алекс. Ведь ты мой сын, и я люблю тебя.

Мальчик подошел к отцу и обвил руками его шею.

Его одели очень давно, и теперь Билл без всякого интереса ждал приезда Торстона Бейкера. Ноги прикрыты одеялом. Из ванной доносится ровный шум льющейся воды.

Слушая, как Мелисса принимает душ, Билл думал об их первом интимном свидании. Тогда она пораньше отпросилась с работы и в своей квартире приготовила ему обед, опустив шторы, чтобы никто не догадался, что она дома. Билл вспомнил продолговатое пятно света, падавшего на подоконник из-под шторы, пение птиц. Они оба были не в состоянии есть и, посидев за столом в полном молчании, одновременно встали и подошли почти вплотную друг к другу. Каждая клеточка его тела была готова взорваться. Билл почему-то запомнил предметы, лежавшие на столах, и тени на стене.

Он сидел одетый очень, очень давно. Снизу, с первого этажа, доносились голоса Вирджинии, ее детей, Алекса, Питера Харндена. Который теперь час? Билла выводило из себя незнание времени. Последнее проклятие.

Из ванной раздался голос Мелиссы:

— Я не собираюсь этого делать. Он приедет через десять минут, а я ничего не могу найти.

Голос Алекса, приглушенный закрытой дверью:

— Папа, тетя Вирджиния хочет знать, что подарить тебе ко дню рождения.

— Галстук.

Он ничего не пил с самого обеда, и в горле сильно пересохло. Было такое ощущение, что из него высосали весь воздух. Мысленно он снова представил свое первое свидание с женой, вспомнил Мелиссу, стоявшую у зашторенного окна.

Билл услышал, как она вышла из ванной и, подойдя к шкафу, начала выбирать одежду. Нежные звуки одевания. Шелковистый, как дыхание, шелест трусиков, шорох блузки, трущейся о плечи. По полу зацокали туфельки на высоких каблуках. Потом он почувствовал прикосновение расчески к своей голове.

— Билл, ты выглядишь так…

— Что?

— Ты чего-нибудь хочешь?

— Воды.

Зазвонили телефоны. Он закусил губу до тех пор, пока они не смолкли. Расческа нежно касается его головы, рука Мелиссы прижимается к его щеке. «Дыши медленно, еще медленнее».

Он спросил жену, носит ли она кулон, который он подарил ей, золотую цепочку с маленькими золотыми шариками. Может ли она надеть его, чтобы он мог представить ее себе в нем? Да, пообещала Мелисса.

Он чувствовал, как ее рука ласкает его щеку.

— Билл, дорогой мой, через несколько дней ты поедешь в больницу, ладно?

— Я хочу остаться здесь.

— Обещаю, что стану приезжать, когда ты будешь еще спать, а уезжать, когда ты уснешь. Мы не можем больше ухаживать за тобой дома.

— Я привык к своей комнате.

Она встала. Билл услышал шорох ее одежды. Мелисса заплакала, и он понял, что отчасти она плачет по нему. Оплакивает его. Это все, что ей осталось. Он попросил, чтобы она взяла его руку и прижала ее к своему телу.

— Где сейчас моя рука?

— У моих губ.

— У твоих губ?

— Да.

Он прислушался к ее дыханию. Запах невидимых цветов, белых лилий, аромат ее кожи.

— Мелисса, — сказал он, — представь себе, что до сегодняшнего дня в нашей жизни ничего не было.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Представь себе, что сегодня мы с тобой встретились впервые.

— Такое невозможно себе представить. Это притворство.

— Попробуй. Сегодня мы с тобой встретились в первый раз в жизни.

— О Билл, — прошептала она, — я не могу притвориться, что в нашей жизни не случилось того, что в ней случилось. — Она помолчала, потом снова заговорила: — Я делаю все, что могу.

Он почувствовал прикосновение ее пальцев к своей щеке.

Раздался звонок в дверь, залаяла Герти. Звуки шагов многих людей на лестнице, стук в дверь спальни.

Голос Торстона Бейкера:

— Очень милый дом. Приветствую вас, Билл. Здравствуйте, миссис Чалмерс.

Голос Вирджинии:

— Я оставила детей внизу смотреть телевизор. Думаю, что мне лучше спуститься вниз.