Корни - Алекс Хейли

Скрипач сплюнул ему под ноги:

– Послушай, ниггер, вот что я тебе скажу. Мы с Белл и стариком говорили о тебе. И решили, что не собираемся терпеть твое безразличие! – Он посмотрел прямо на Кунту: – Ты стал другим! Но ты не болен. И с тобой ничего не случилось.

Кунта стоял, глядя на свои ботинки. Через мгновение взгляд Скрипача смягчился, и он отступил в сторону.

– Раз уж ты здесь, входи. Но я обещаю тебе: еще хоть раз отвернешься от нас, мы не станем разговаривать с тобой, пока ты не станешь таким, как Мафусаил!

Проглотив свою ярость и чувство унижения, Кунта вошел и сел. Повисла бесконечная мучительная пауза. Скрипач явно не собирался говорить первым. Потом Кунта заставил себя заговорить о возвращении в Африку. Скрипач холодно заметил, что давно об этом знает, но скорее в аду пойдет снег, чем такое случится.

Увидев расстроенное лицо Кунты, Скрипач немного смягчился:

– Скажу тебе то, чего, уверен, ты не слышал. На Севере, в Нью-Йорке, создали общество по освобождению рабов. И открыли школу для свободных ниггеров, которые хотят научиться читать, писать и всякому другому.

Кунта испытал чувство огромного облегчения – Скрипач снова заговорил с ним. Он был так счастлив, что почти не слышал, что тот ему сказал. Через несколько минут Скрипач замолчал и с подозрением посмотрел на Кунту.

– Я сказал что-то смешное? – спросил он наконец.

– Что? – переспросил Кунта, погруженный в свои мысли.

– Я задал тебе вопрос – почти пять минут назад.

– Прости, я задумался…

– Что ж, значит, ты не умеешь слушать. Я покажу тебе, как это делается.

Скрипач сел и скрестил руки на груди.

– Ты не собираешься рассказывать дальше? – спросил Кунта.

– Я уже забыл, что говорил. А ты забыл, о чем думал?

– Это неважно. Я думал о всяких мелочах.

– Лучше рассказать о них, а не думать, чтобы твоя голова не разболелась – или моя.

– Я не могу говорить об этом.

– Ага! – оскорбленно воскликнул Скрипач. – Если так…

– Ты тут ни при чем. Это слишком личное.

Глаза Скрипача блеснули:

– Все дело в женщине, верно?

– Вовсе нет! – ответил Кунта, чувствуя, как кровь приливает к лицу от смущения. Он немного помолчал, потом поднялся и сказал: – Что ж, я опаздываю на работу. Увидимся позже. Спасибо, что поговорил со мной.

– Не стоит. Просто дай мне знать, когда ты захочешь поговорить.

Как он узнал? Кунта мучился этим вопросом всю дорогу до конюшни. И как о таком можно говорить? Ведь ему было неловко даже думать об этом. Но в последнее время Кунта не мог думать ни о чем другом. Пора было последовать совету седого – и посеять свои семена.

Задолго до встречи с седым африканцем Кунта часто с болью думал о том, что в Джуффуре у него уже было бы трое или четверо сыновей – и жена, которая их родила бы. Обычно эти мысли приходили раз в луну, когда Кунте снился сон, от которого он просыпался весь в поту, со стыдом ощущая горячую влагу, пролившуюся из его все еще твердого фото. После этого он не мог заснуть, но думал не столько о жене, сколько о том, что среди рабов мужчины и женщины, которые относились друг к другу с симпатией, просто начинали жить вместе в той хижине, которая казалась им лучше.

Кунта не хотел думать о женитьбе – по многим причинам. Во-первых, супругам нужно было «переспать» перед свидетелями из рабов – а это казалось Кунте немыслимым святотатством. Он слышал, что некоторым особо доверенным домашним слугам разрешали произносить обеты перед бедным проповедником в присутствии массы и мистрис, но это была языческая церемония. Если и думать о женитьбе, то у мандинго мужчина около тридцати дождей обычно брал в жены девушку четырнадцати-шестнадцати дождей. Но за всю свою жизнь в земле белых людей Кунта не видел ни одной черной девушки такого возраста – даже двадцати – двадцати пяти дождей, – которая не показалась бы ему безумно глупой. Особенно раздражали они его по воскресеньям, когда красились и пудрились так, что начинали напоминать танцоров смерти из Джуффуре, которые покрывали свои лица золой.

Из двадцати знакомых Кунте женщин большую часть составляли зрелые поварихи из больших домов, куда он возил массу Уоллера. Но только с Лизой из Энфилда он встречался с радостью. У нее не было партнера, и она явно давала Кунте понять, что была бы готова познакомиться с ним поближе. Кунта и сам порой подумывал о ней по ночам. Но при этом сгорел бы со стыда, если бы она хоть отдаленно догадалась о том, что не раз являлась ему в тех самых странных снах.

Предположим – просто предположим, – он возьмет Лизу в жены, думал Кунта. И это значило бы, что они, как многие знакомые ему пары, будут жить порознь, каждый у своего хозяина. Обычно по субботам мужчинам выдавались подорожные, чтобы они могли навестить своих жен, но в воскресенье им нужно было вернуться до наступления темноты, чтобы отдохнуть после дальнего пути и в понедельник рано утром приступить к работе. Кунте не нужна была жена, живущая в другом месте. И он обещал себе решить эту проблему.

И все же Кунта никак не мог перестать об этом думать. Вспоминая, насколько разговорчива и суетлива Лиза, и зная свою любовь к одиночеству и тишине, он думал, что встречи по выходным могли бы стать для них хорошим вариантом. И если бы он женился на Лизе, им вряд ли бы пришлось жить так, как многим черным парам – в постоянном страхе перед тем, что кого-то из них или обоих продадут. Масса вроде бы им доволен, да и его родители, которым принадлежала Лиза, тоже относились к ней хорошо. Семейные связи помогли бы избежать трений, которые порой возникали между разными хозяевами и приводили даже к полному запрету такого брака.

С другой стороны… Кунта снова и снова возвращался к этой мысли. Но сколько бы убедительных поводов для женитьбы на Лизе он ни придумывал, что-то его удерживало. А как-то вечером, когда Кунта лежал и пытался заснуть, его словно молнией ударило! Ведь есть другая женщина! Белл!

Он подумал, что сошел с ума. Она раза в три старше, чем следовало бы – ей, наверное, уже больше сорока дождей. Глупо даже думать об этом.

Белл.

Кунта старался выкинуть ее из головы. Он подумал о ней только потому, что знал ее уже очень давно. Другой причины быть не могло. Она даже никогда ему не снилась. Он мрачно вспоминал, как она раздражала и оскорбляла его много раз. Он вспоминал, как часто она захлопывала дверь перед его носом, когда он приносил на кухню корзину с овощами. Еще больнее было вспоминать о ее возмущении, когда он сказал, что она похожа на мандинго. Как мог он такое сказать?! Ведь она – язычница. Кроме того, она вечно с ним спорила и любила командовать. И говорила слишком много.

Но Кунта не мог не вспомнить, как Белл пять-шесть раз в день навещала его, когда он лежал и хотел умереть, как она лечила и кормила его – даже убирала за ним. Он вспомнил, как ее горячая припарка из измельченных листьев избавила его от жара. Белл сильная и здоровая. А какая вкусная еда в ее черных кастрюлях!