Корни - Алекс Хейли

Чем привлекательнее ему казалась Белл, тем грубее он разговаривал с ней, приходя на кухню, и тем быстрее старался уйти. А она стала относиться к нему еще холоднее, чем раньше.

Как-то раз Кунта разговаривал с садовником и Скрипачом. Разговор постепенно перешел на Белл. Кунте показалось, что он достаточно безразлично спросил:

– А где Белл была, прежде чем оказаться здесь?

Но сердце его сразу же упало. Скрипач и садовник замерли и уставились на него, словно что-то почувствовав.

Через минуту ответил садовник:

– Помню, Белл появилась здесь за два года до тебя. Но она никогда не говорила о себе. Так что я знаю не больше, чем ты…

Скрипач сообщил, что Белл никогда не рассказывала ему о своем прошлом. Кунта никак не мог понять, что именно в их лицах так его раздражает. Нет, смог: самодовольство.

Скрипач почесал правое ухо.

– Забавно, что ты заговорил о Белл. Мы с ним, – кивнул он на садовника, – давно уже о вас подумываем.

Скрипач внимательно посмотрел на Кунту.

– Мы видим, вы можете дать кое-что друг другу, – добавил садовник.

Озадаченный Кунта открыл рот, но так и не смог ничего сказать.

Все еще почесывая ухо, Скрипач лукаво посмотрел на него:

– Да уж, у нее такой зад, что мало кто из мужчин с ним справится.

Кунта сердито залопотал, но садовник оборвал его:

– Послушай, сколько лет ты не касался женщины?

Взгляд Кунты метал молнии.

– Двадцать лет по меньшей мере! – воскликнул Скрипач.

– Господи Боже! – ужаснулся садовник. – Тебе нужна женщина, пока у тебя все не отсохло!

– Если уже не отсохло! – захохотал Скрипач.

Кунта не мог ответить, и сдерживаться уже тоже не мог. Он вскочил и выбежал из хижины.

– Не бойся! – крикнул ему вслед Скрипач. – С ней ничего не отсохнет!

Несколько дней, когда Кунта не возил куда-то массу, он тщательно полировал экипаж. Кунта работал возле амбара у всех на виду, чтобы никто не сказал, что он снова замкнулся в себе. Но в то же время работы было так много, что у него не оставалось времени на разговоры со Скрипачом и садовником – он все еще злился на них за сказанное о нем и Белл.

Кроме того, такая работа давала ему возможность разобраться в своих чувствах к Белл. Когда Кунта начинал думать о чем-то, что ему в ней не нравилось, тряпка его яростно полировала кожу. Когда же он вспоминал что-то привлекательное, движения его становились более медленными и чувственными. Порой он даже останавливался, вспомнив что-то особенно хорошее. Сколько бы недостатков у Белл ни было, Кунта вынужден был признать, что она всегда старалась делать ему только хорошее. Он был уверен, что именно Белл посоветовала массе сделать его кучером. Он не сомневался, что Белл имеет больше влияния на массу, чем кто бы то ни было на плантации – и даже больше, чем все они вместе. Она умела делать это тонко и незаметно. Кунта вспоминал множество мелочей. Он вспомнил, как еще в бытность его садовником Белл заметила, что он часто трет глаза. Глаза действительно зудели, и это сводило его с ума. Не говоря ни слова, она пришла в сад с какими-то широкими листьями, на которых еще блестела роса. Она приложила листья к его глазам, и вскоре зуд прошел.

Но все это не заставило Кунту забыть о недостатках Белл. Он сразу же напоминал себе о них, и его тряпка начинала двигаться с удвоенной скоростью. Больше всего его раздражала ее отвратительная привычка курить трубку с табаком. Еще более сомнительной была ее манера танцевать на праздниках черных. Кунта не считал, что женщины не должны танцевать или должны делать это более сдержанно. Его беспокоило другое. Белл так входила в раж, что начинала весьма странно трясти задом – наверное, поэтому Скрипач и садовник так и сказали про нее. Зад Белл, конечно, его не касался, но ему хотелось, чтобы она проявляла больше уважения к себе самой – и была более сдержанной в отношениях с ним и другими мужчинами. Ее речь казалась Кунте даже хуже, чем речь старой Ньо Бото. Он не возражал против ее замечаний. Но ей следовало держать их при себе или делиться ими с другими женщинами, как это делали в Джуффуре.

Закончив полировать экипаж, Кунта принялся за чистку кожаной упряжи. За этой работой он почему-то вспомнил стариков из Джуффуре, которые вырезали разные вещи из дерева. Они наверняка превратили бы колоду, на которой он сидел, во что-то красивое. Он вспомнил, как тщательно они выбирали, а потом изучали кусок дерева, прежде чем коснуться его своими инструментами.

Кунта поднялся и опрокинул колоду набок, распугав обитавших под ней жуков. Тщательно изучив оба конца колоды, он покатал ее туда и сюда, обстукивая в разных местах железной палкой. Везде он слышал одинаковый ровный звук. Он понял, что это отличный кусок дерева, который здесь используется только для того, чтобы на нем сидеть. Наверное, кто-то принес его давным-давно, а потом про него забыли. Осмотревшись вокруг и убедившись, что его никто не видит, Кунта быстро откатил колоду в свою хижину, установил ее в углу, закрыл дверь и начал работать.

Вечером Кунта привез массу домой из города – ему казалось, что эта поездка длится целую вечность. Он даже ужинать за общим столом не стал – так ему хотелось осмотреть колоду повнимательнее. Еду он забрал с собой в хижину. Не обращая внимания на то, что он ест, Кунта сел на пол перед колодой и стал внимательно рассматривать ее в мерцающем свете свечи. Мысленно он видел ступку и пестик, сделанные Оморо для Бинты, и с тех пор мать толкла кукурузу только в этой ступке.

Кунта твердил себе, что занимается этим только для того, чтобы убить свободное время, когда масса Уоллер никуда не ездит. Он начал обтесывать колоду острым тесаком, придавая ей округлую форму ступки для помола кукурузы. На третий день молотком и резцом он выдолбил ступку изнутри – тоже очень грубо. А после этого принялся орудовать ножом. Через неделю Кунта с удивлением заметил, какими гибкими стали его пальцы. Он вспомнил, что не видел, чтобы старики из его деревни вырезали какие-то вещи дольше двадцати лун.

Закончив обработку внутренней и внешней поверхностей ступки, Кунта нашел прочную ветку, абсолютно ровную, толщиной с его руку. Из нее он быстро сделал пестик. Потом приступил к обработке верхней части ручки. Сначала он скреб ее напильником, потом ножом, а под конец куском стекла.

Законченная ступка и пестик простояли в углу хижины Кунты еще две недели. Он смотрел на них и понимал, что они сделали бы честь кухне его матери. Но теперь, вырезав ступку, он не знал, что делать дальше – по крайней мере, пытался убедить себя в этом. Но как-то утром, даже не задумавшись, Кунта подхватил ступку и пошел в большой дом, чтобы узнать, понадобится ли массе экипаж. Белл из-за ширмы резко ответила, что масса утром никуда не собирается. Кунта дождался, когда она отвернется, поставил ступку с пестиком на ступеньки и поспешил скрыться как можно быстрее. Белл услышала необычный звук и обернулась. Сначала она увидела, как Кунта торопливо ковыляет от дома, и лишь потом заметила на ступеньках ступку с пестиком.