Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

Платье и шляпку мы купили довольно легко, вмагазине «Бо Брюммель. Товары из Лондона». Нам обоим пришлось по сердцусветло-палевое платье из барежа-шамбери с золотой нитью и накидкой-сорти.Фандорин выложил за него сто тридцать пять рублей, и, ей-богу, оно стоило этихденег. Шляпка из кружевного тюля с шотландским фаншоном (мой выбор) встала вчетвертную. Эрасту Петровичу показались излишеством бумажные фиалки на тулье, ана мой взгляд они отлично шли к глазам Эмилии.

Тяжело пришлось в магазине дамского белья.Здесь мы задержались надолго, потому что не могли толком ответить ни на одинвопрос продавщицы. Фандорин выглядел смущенным, я же и вовсе был готов подземлю провалиться – особенно, когда бесстыжая девица стала допытываться проразмер бюста.

Именно в этой лавке я подслушал разговор, откоторого мое настроение решительно испортилось, так что я перестал участвоватьв обсуждении покупок, всецело положившись на Эраста Петровича.

Разговаривали две дамы – вполголоса, но былоотлично слышно.

– …А государь прослезился и говорит: «Этознак свыше, что мне не нужно царствовать. Я сложу с себя венец и уйду вмонастырь, чтобы весь остаток моих дней молиться о душах погибших», –говорила одна, полная и важная, но, судя по виду, не из самого большогосвета. – Мой Серж слышал это собственными ушами, потому что вчера состоялпри его высочестве дежурным чиновником.

– Какое величие души! – восхитиласьсобеседница, дама по-моложе и попроще, взиравшая на толстуху спочтением. – А что Симеон Александрович? Неужто правду говорят, что этоименно он уговорил царя и царицу все-таки отправиться на этот злосчастный бал?

Я потихоньку подобрался ближе, делая вид, чтоувлечен разглядыванием каких-то кружевных штанишек с рюшами и оборочками.

– Сущая правда, – понизила голоспервая. – Серж слышал, как его высочество сказал: «Эка важность! Быдлопотоптало друг друга в давке за дармовщиной. Полно ребячиться, Ники, ступайцарствовать».

Вряд ли у полной дамы хватило бы фантазиитакое выдумать. Как это похоже на Симеона Александровича – повторить слово вслово фразу, некогда сказанную Александру Благословенному убийцей его венценосногоотца!

– Ах, Филиппа Карловна, но зачем же былов такой вечер отправляться на бал к французскому посланнику!

Филиппа Карловна скорбно вздохнула, возвелаочи горе.

– Что я могу вам ответить, Полинька? Лишьповторить слова Сержа: «Кого захочет наказать – лишит разума». Видите ли, графМонтебелло специально для бала велел привезти из Франции сто тысяч роз. Еслибал перенести, розы бы завяли. Поэтому их величества посетили раут, но в знактраура не стали танцевать. А по Москве среди простонародья уже слухи ходят, чтоцарь со своей немкой отплясывали да радовались, что столько православных душзагубили. Ужасно, просто ужасно!

Господи, подумал я, какое непростительноелегкомыслие. Из-за каких-то роз настроить против себя всю Россию! Трагедию наХодынке еще можно было бы объяснить несчастным стечением обстоятельств,устроить показательный суд над организаторами гуляний – что угодно, только бысохранить авторитет высочайшей власти. А теперь всеобщая ненависть обрушится нена московского генерал-губернатора, а на царя с царицей. И все будут повторять:розы им дороже людей.

Мы шли по улице обратно, неся множествокоробок и свертков. Не знаю, о чем размышлял Фандорин, не слышавший разговорадвух покупательниц, но вид у него был сосредоточенный – вероятно, он выстраивалплан дальнейших действий. Я сделал над собой усилие и тоже перестроился напрактический лад: как разыскать беглого лорда Бэнвилла, а вместе с ним МихаилаГеоргиевича?

И вдруг остановился как вкопанный.

– А Фрейби? – вскричал я.

– Что Фрейби?

– Мы совсем про него забыли, а он тожечеловек Линда, это очевидно! И доктор оставил его в Эрмитаже неспроста – чтобыиметь своего соглядатая. Ну конечно! – простонал я, переживая отзапоздалости своего озарения. – Фрейби с самого начала вел себя странно. Впервый же день он сказал, что в доме наверняка есть шпион. Нарочно уводил всторону, чтоб на него не пало подозрение! И еще, я совсем забыл вам сказать.Когда я с лейтенантом Эндлунгом отправлялся выслеживать Бэнвилла и Карра,Фрейби сказал мне: «Сегодня смотрите лучше». Это еще тогда меня поразило – какбудто он знал, на какое дело я отправляюсь!

– «Сегодня смотрите лучше»? Так исказал? – удивился Фандорин.

– Да, при помощи своего словаря.

Разговор пришлось прервать, потому что мы ужеподходили к дому.

Мадемуазель встретила нас всё в том жепокрывале, однако причесанная, похорошевшая и благоухающая.

– О, подахки! – воскликнула она, свосторгом разглядывая нашу поклажу. – Ах, скохее, скохее!

И принялась прямо в прихожей развязывать лентыи тесемки.

Мы с Фандориным стояли в сторонке иволновались.

– Mon Dieu, qu'est ce que ce? –пробормотала Эмилия, извлекая из розовой обертки выбранные Эрастом Петровичемпанталоны. – Quelle horreur! Pour qui me prenez vous!?[43]

На Фандорина было жалко смотреть. Он совсемсник, когда мадемуазель объявила, что розовый корсет с лиловой шнуровкойсовершенно вульгарен, такие носят только кокотки, а по размеру превосходит еескромные пропорции по меньшей мере втрое.

Я был возмущен. Этому человеку ничего нельзяпоручить! Стоило мне на минуту отвлечься, и он всё испортил. Из всех егоприобретений одобрение получили только шелковые чулки.

Но дальше меня ждал удар. Достав из корбкичудесную шляпку с фиалками, которая мне так понравилась, мадемуазель сначалаудивленно подняла брови, а потом прыснула. Подбежала к зеркалу, повертелаголовой и так, и этак.

– Un vrai épouvanteil![44]– таков был безжалостный приговор.

Замечательное платье из барежа-шамбери ипрюнелевые башмачки, последний парижский шик, получили не менее суровую оценку.

– Я вижу, господа, что в самых важныхвещах доверять вам нельзя, – со вздохом заключила Эмилия. – Ладно,только бы доехать до Эрмитажа, а там переоденусь.

Перед тем, как усадить мадемуазель в пролетку,Эраст Петрович давал последние наставления: