Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

– Я этого не знал, – пролепеталФандорин, словно оправдываясь. – В самом деле, как просто… – Онперешел на русский. – На всякого мудреца д-довольно простоты. Но мояпростота в данном случае совершенно непростительна. Ну конечно!

Он вскочил с кровати и принялся расхаживать,чуть ли не бегать по комнате, порывисто жестикулируя. Никогда еще я не виделего в такой ажитации. Слова слетали с его губ быстро, наскакивая одно надругое.

– Именно в Ницце доктор и приступил косуществлению своего плана. Он наверняка нарочно туда п-приехал, чтобывысмотреть подходящую жертву – ведь на Лазурный берег весной приезжает столькоgrands-ducs russes![42] И про майскую коронацию в Москве тожебыло уже известно! Втереться в доверие к кому-нибудь из членов императорскойфамилии, стать другом семьи, добиться приглашения на т-торжества, а остальное –вопрос технической подготовки!

– И вот еще что! – перебил я. –Ненависть к женщинам. Вы сами говорили, что Линд не терпит вокруг себя женщин!Теперь понятно почему. Выходит, Эндлунг был прав!

– Эндлунг? – убитым голосомпереспросил Эраст Петрович и свирепо потер лоб, будто хотел протереть егонасквозь, до самого мозга. – Да-да, в самом деле. А я не придал егодурацкой теории никакого значения – из-за того, что до нее додумался болванЭндлунг. Вот уж воистину: «Избрал немудрых дабы мудрых посрамить». Ах, Зюкин,снобизм – худший из г-грехов… Бэнвилл! Это был Бэнвилл! И духи «Граф Эссекс»…Как ловко он обеспечил себе свободу действий, изобразив внезапный отъезд! И этатак кстати подвернувшаяся дуэль! А выстрел Глинскому прямо в сердце – узнаюдьявольскую меткость Линда! Отличный маскарад: эксцентричный британскийгомосексуалист. Размах, ювелирный план, невероятная дерзость, безжалостность –это безусловно почерк Линда! А я снова его упустил…

– Но остался мистер Карр, – напомниля. – Ведь он тоже человек Линда.

Эраст Петрович безнадежно махнул рукой:

– Уверяю вас, что Карр тут не при чем.Иначе Линд бы его не б-бросил. Жеманного красавчика доктор прихватил для вящейубедительности своего к-камуфляжа и, вероятно, во имя совмещения полезного сприятным. Линд известен своими сибаритскими привычками. Черт возьми, обиднеевсего, что Эндлунг был прав! Банда г-гомосексуалистов – сплоченная не толькоденежным интересом, но и иными узами. Вот откуда такая преданность исамоотверженность!

Мадемуазель, наморщив лоб, сосредоточенновнимала причитаниям Фандорина и, кажется, всё или почти всё понимала.

– О да, Линд действительно ненавидитженщин, – горько усмехнулась она. – В этом я имела возможностьубедиться на собственном опыте. За все время неволи я получила один раз кусокхлеба и дважды кружку воды. Хорошо хоть рядом была бочка с этой вашей ужаснойкапустой… Меня держали на цепи, раздетой. А вчера вечером Бэнвилл, то естьЛинд, спустился вниз злой как тысяча чертей и, ни слова ни говоря, принялсяпинать меня ногами! Кажется, у него случилась какая-то неприятность. Была сильнаяболь, но еще сильнее был страх. – Эмилия передернулась и натянула одеялодо самого подбородка. – Это не человек, а какой-то сгусток зла. Он избивалменя, не произнося ни единого слова, и впал в такое ожесточение, что если бы невладелец дома, доктор, вероятно, забил бы меня до смерти. Кстати, хозяин –довольно высокий человек с хмурым лицом – единственный не мучил меня. Это ондал мне хлеб и воду.

Мадемуазель осторожно дотронулась дозаклеенной брови.

– Вы видели, Эраст, как Линд меняотделал. Мерзавец! И, главное, совершенно ни за что!

– Разозлился, когда узнал, что лишилсядвух своих помощников, – пояснил я. – Господин Фандорин одного из нихубил, а другого передал полиции.

– Жалко, Эраст, что вы не убилиобоих, – сказала она, шмыгнув носом и смахнув с ресницы злую слезу. –Эти немцы были настоящие скоты. Которого из них вы прикончили – такого, соттопыренными ушами, или веснушчатого?

– Веснушчатого, – ответил ЭрастПетрович.

А я не успел рассмотреть ни того, ни другого –ведь в подворотне было темно.

– Ничего, – заметил я. – Затотеперь доктор остался в полном одиночестве.

Фандорин скептически поджал губы:

– Вряд ли. Кто-то ведь еще стережетмальчика. Если бедный ребенок еще жив…

– О, малыш жив, я в этом уверена! –воскликнула мадемуазель. – Во всяком случае, вчера вечером был еще жив.Когда хозяин оттащил от меня рассвирепевшего Бэнвилла, я слышала, как тотпрорычал: «Если бы не камень, я бы послал ему головы обоих – и мальчишки ибабы!» Думаю, Эраст, он имел в виду вас.

– Слава Богу! – вырвалось у меня.

Я обернулся на висевшую в углу иконку НиколаяУгодника и перекрестился. Михаил Георгиевич жив, надежда остается!

Однако было еще один вопрос, который терзалменя. О таком не спрашивают, а спросив, не имеют права рассчитывать на ответ. Ивсё же я решился:

– Скажите, они… они… совершали над ваминасилие?

Для ясности я произнес эти словапо-французски.

Благодарение Богу, Эмилия не оскорбилась –напротив, печально улыбнулась:

– Да, Атанас, они совершали надо мнойнасилие, как вы могли бы заметить по моим синякам и шишкам. Единственноеутешение, что это было не то насилие, которое, очевидно, имеете в виду вы. Этигоспода, вероятно, предпочли бы наложить на себя руки, чем вступить вфизиологические отношения с женщиной.

От этого смелого, прямого ответа я вконецстушевался и отвел глаза. Если мне что-то и не нравилось в мадемуазель Деклик –так это неженская точность в выражениях.

– Итак, подведем итоги, – объявилФандорин, сцепив пальцы. – Мы вытащили из лап доктора Эмилию. Это раз. Мытеперь знаем, как выглядит доктор Линд. Это два. Мы вернули драгоценностиимператрицы. Это три. Половина дела сделана. Остались сущие пустяки. – Онтяжело вздохнул, и я понял, что про пустяки сказано в ироническом смысле. –Освободить мальчика. И уничтожить Линда.

– Да-да! – порывисто приподнялась сподушки мадемуазель. – Убить эту подлую гадину! – Она жалобнопосмотрела на меня и тоненьким голосом произнесла. – Атанас, вы непредставляете, какая я голодная…

Ах, тупой, бесчувственный чурбан! Фандоринучто, его только Линд интересует, но я-то, я-то хорош!

Я кинулся к дверям, однако Эраст Петровичухватил меня за полу пиджака.

– Куда это вы, Зюкин?