Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

– Как куда? В столовую. Там в буфете естьсыр, печенье, а в леднике – паштет и буженина.

– Никакой б-буженины. Стакан сладкого чаюс ромом и кусочек черного хлеба. Больше пока нельзя.

Он был прав. После голодания не следуетнагружать желудок тяжелой пищей. Но сахару я положил четыре ложки, отрезализрядный ломоть хлеба и плеснул в стакан побольше виски из бутылки мистераФрейби.

Мадемуазель выпила чаю, улыбаясь разбитымигубами, и ее бледные щеки порозовели.

Мое сердце сжималось от невыразимой жалости.Если бы мне сейчас попался гнусный доктор Линд, избивавший ногами беспомощнуюженщину, я бы взял его руками за горло, и никакая сила не сумела бы разжатьмоих пальцев.

– Вам нужно поспать, – сказалФандорин поднимаясь. – Утром мы решим, как действовать дальше. АфанасийСтепанович, – перешел он на русский, – не согласитесь ли вып-переночевать вот здесь, в креслах? На случай, если Эмилии что-нибудьпонадобится?

Он еще спрашивал! Мне так хотелось побыть сней наедине. Просто помолчать. А если получится, то и сказать о чувствах,теснивших мою грудь. Только где же взять такие слова?

Фандорин вышел. Эмилия с улыбкой смотрела наменя, а я, жалкий, неуклюжий урод всё облизывал губы, откашливался, сжимал иразжимал пальцы. Наконец решился заговорить:

– Я… Мне весьма недоставало вас, госпожаДеклик.

– Ви можете звать меня «Эмили», –тихо сказала она.

– Да, хорошо. Это и в самом деле не будетчрезмерной фамильярностью, потому что после всего, через что вы… то есть мы свами… то есть все мы прошли, я смею надеяться, что вы и я… – Я запнулся имучительно покраснел. – Что мы с вами…

– Да? – ласково кивнула она. –Говохите, говохите.

– Что мы с вами можем считаться не простосослуживцами, а друзьями.

– Дхузьями?

Мне показалось, что в ее голосе прозвучалоразочарование.

– Нет, я, конечно, не настолькосамонадеян, чтобы иметь в виду какую-то особенно тесную или близкуюдружбу, – быстро поправился я, чтобы она не подумала, будто я, пользуясьположением, навязываюсь ей в наперсники. – Мы просто стали с вами добрымиприятелями. И я очень этому рад… Вот.

Больше я ничего не сказал, потому что,по-моему, в наших отношениях и так произошел весьма существенный сдвиг:узаконилось обращение по имени, а кроме того я предложил ей дружбу и, судя повсему, мое предложение было принято благосклонно.

Однако Эмилия смотрела на меня так, словноожидала от меня чего-то еще.

– Вы смотхите на меня как на дхуг,пхиятель? – спросила она после долгой паузы, как бы уточняя.

– Да, как на дорогого друга, –осмелев, подтвердил я.

Тогда мадемуазель вздохнула, закрыла глаза итихо проговорила:

– Пхостите, Атанас. Я очень усталая. Ябуду спать.

Я не заметил, когда она заснула. Грудьвздымалась и опускалась всё так же ровно, чуть подрагивали длинные ресницы, авремя от времени по чертам пробегала легкая тень – словно тучка по гладилазурных вод.

Всю ночь я то погружался в короткий, невесомыйсон, то снова просыпался. Достаточно было Эмилии шевельнуться или вздохнутьчуть глубже, и я сразу открывал глаза – не нужно ли принести воды, укутать,поправить подушку. Эти частые пробуждения были нисколько не мучительны, а,наоборот, приятны и даже сладостны. Давно, очень давно не ощущал я такогопокоя.

Завтрак я подал уже самый настоящий: сфарфором и серебром, на крахмальной скатерти. Без повара приготовить что-нибудьпристойное, конечно, невозможно, но все же был омлет, сыры, копченья.

Эмилия сегодня выглядела гораздо лучше и ела сбольшим аппетитом. Глаза ее оживленно блестели, голос был звонок и весел.Женщины обладают поразительной способностью быстро излечиваться от самых тяжкихнедугов, если их жизненные условия внезапно меняются к лучшему – я множествораз бывал свидетелем подобных преображений. Правда и то, что лучше всего напредставительниц слабого пола действует окружение мужчин и мужскаявнимательность, а уж в этом смысле мы обращались с мадемуазель, как с истиннойкоролевой.

Фандорин вышел к завтраку в утреннем смокингеи белом галстуке, очевидно, тем самым демонстрируя, что вольности, к которым онбыл вынужден прибегнуть накануне, никоим образом не уменьшили егопочтительности по отношению к гостье. Я оценил этот жест. По правде сказать, моенаправление мыслей было сходным, только вот, в отличие от Эраста Петровича, яне имел во что переодеться и удовольствовался тем, что как следует выбрил своюголую физиономию.

Когда пили кофей (я тоже сидел за столом,потому что находился в этой компании не в качестве дворецкого, а как приватноелицо), Эраст Петрович заговорил о деле. Беседа шла на французском.

– Я мало спал минувшей ночью, зато многоразмышлял. Теперь мне понятно, чем была вызвана моя непростительная ошибка. Яне ожидал от доктора Линда такой дерзости – во всех прежних своих операциях онвел себя очень осторожно. Но очевидно, на сей раз куш был слишком велик, и Линдрешил занять самую выигрышную позицию. Находясь в Эрмитаже, он мог наблюдать завсеми нашими приготовлениями. А еще одним источником получения сведений длянего, конечно же, был мистер Карр, столь искусно подставленный СимеонуАлександровичу. Драма с африканской ревностью, вероятно, была не более чемспектаклем. Генерал-губернатор откровенничал с душкой-англичанином, а тот потомпересказывал услышанное мнимому лорду Бэнвиллу.

– Быть может, дерзость доктораобъясняется тем, что он решил, завладев такой грандиозной добычей, навсегдаудалиться от дел? – предположила Эмилия. – В конце концов, сколькоденег нужно человеку?

Фандорин скривил угол рта.

– Я не знаю, что этому человеку большенужно – деньги или само злодейство. Это не обычный стяжатель. Это настоящийпоэт зла, виртуозный инженер коварства и жестокости. Я уверен, что докторполучает наслаждение от выстраивания головоломных преступных конструкций, и насей раз он превзошел самого себя – возвел истинную Эйфелеву башню. Мы подкосилиэто замысловатое сооружение, и оно рухнуло, но своими обломками, кажется,существенно повредило здание российской монархии.

Я тяжко вздохнул, подумав о том, что вчерашняякатастрофа и в самом деле может привести к непредсказуемым последствиям. Как быне вышло бунта. А уж о том, что станут писать эмигрантские газеты или прессанедружественных стран, и помыслить было страшно.