От Иерусалима до Рима. По следам святого Павла - Генри Воллам Мортон

Фермопилы напомнили мне солончаковую пустыню, которую я видел в Аризоне. Трудно было в этой растрескавшейся равнине с редкими вкраплениями грубой пожухлой травы разглядеть знаменитый проход, который царь Леонид — во главе трехсот спартанцев и семи сотен феспийцев — оборонял от огромной армии персов. Возможно, свежим весенним утром я и справился бы с такой задачей, но сейчас, в знойный летний полдень, это было выше моих сил. Многочисленные землетрясения, случившиеся за прошедшие столетия, неузнаваемо изменили здешний рельеф, а трудолюбивая река Сперхей нанесла столько ила, что воздвигла широкое плато между горами и кромкой прибоя. Я смотрел на якобы неприступное ущелье и думал: бросить бы сюда батальон шотландских горцев, они бы управились за полчаса. И никакая сила в мире (уж прости меня, покойный Леонид!) не смогла бы им помешать. Тем не менее я не считал свою поездку в Фермопилы бесполезной. Сюда стоило приехать хотя бы для того, чтобы постоять на этих древних холмах, где царь Леонид сражался во главе горстки героев, которые один за другим падали под стрелами мидян. Падали, но не сдавались. Пройдет много лет, я забуду этот изнуряющий зной, но зато смогу сказать себе: я был там, где спартанец Диенек произнес свои исторические слова:

…еще до начала битвы с мидянами он услышал от одного человека из Трахина: если варвары выпустят свои стрелы, то от тучи стрел произойдет затмение солнца. Столь великое множество стрел было у персов! Диенек же, говорят, вовсе не устрашился численности варваров и беззаботно ответил: «Наш приятель из Трахина принес прекрасную весть: если мидяне затемнят солнце, то можно будет сражаться в тени»[34].

Я прошел к горячим сернистым источникам, от которых Фермопилы, то есть «Теплые ворота», и получили свое имя. Обычно от воды поднимался пар, но сегодняшний день был настолько жарким, что источники даже не парили. Вода в них была зеленоватой, теплой и имела тот же неприятный запах, что и лечебные воды нашего Харроугита. Я присел в ненадежной тени засохшего виноградника и выпил бутылку вина в компании местных крестьян (наверняка они посчитали меня сумасшедшим). Затем, призвав на помощь всю свою храбрость, я снова выполз в одуряющий зной и потащился в Стилис, где меня ждал корабль.

Ночь застала нас в узком проходе между материком и островом Эвбея, а поутру мы уже приближались к Марафону.

Моему взору открылся маленький залив, за ним расстилалась плоская равнина у подножия холмов. Где-то там, на этой равнине стоит невысокий курган, под которым похоронены жертвы сражения — греки, полегшие под дождем персидских стрел. Десять тысяч афинян маршем пришли из-за далеких холмов, чтобы встать на пути несметной армии Дария. Им удалось не только остановить персов, но и оттеснить к морю, туда, где стояли персидские корабли. В этом заливе Кинагир, брат Эсхила, держался за галеру правой рукой. Когда персидский меч отсек ему эту руку, он ухватился левой. Когда и ее постигла та же печальная участь, он вцепился в дерево зубами. В последнее столетие мемориальный курган Марафона был вскрыт, и люди смогли увидеть обуглившиеся кости, осколки керамики и прочие предметы, которые захоронили вместе с погибшими две тысячи четыреста лет назад.

Наш корабль миновал Марафон и приблизился к каменистому мысу Суний. За этой грандиозной скалой располагались серебряные рудники Лавриона. Благодаря их серебру греки смогли построить флот, который в пух и прах разбил персов при Саламине. Затем мы обогнули мыс (который, кстати, является самой южной точкой Аттики), и моим глазам открылось великолепное зрелище, которое я сохраню как одно из самых драгоценных воспоминаний о Греции.

Высоко, на самом гребне мыса возвышаются развалины белоснежного храма. Это все, что осталось от храма Посейдона на мысе Суний. В древности моряки, плывшие в Грецию из Малой Азии или Египта, ориентировались по отблеску солнечных лучей на стенах храма. Он был построен в незапамятные времена с целью умилостивить Посейдона, бога морей. Этот мыс пользовался дурной славой у моряков. Считалось, что Посейдон гневается на людей, пытавшихся обогнуть мыс Суний, и насылает на них бури. Известно, что именно здесь погиб Фронтин, сын Онетора, славившийся как непревзойденный кормчий. Он вел корабль, на котором Менелай возвращался после своего похода на Трою, но пал от руки Аполлона и был похоронен возле мыса Суний.

Обычно, едва корабль проплывал мимо храма Посейдона, моряки тут же собирались на носу судна, пытаясь обнаружить средь холмов первый признак приближающейся греческой столицы. Это был позолоченный наконечник копья Афины, стоявшей на Акрополе, — он ярко блистал на солнце, а потому был виден издалека.

Корабль святого Павла шел тем же путем, и апостол тоже увидел вспышку света на далеких холмах. Собравшиеся вокруг моряки наверняка стали ему объяснять (как объясняли любому путешественнику-новичку), что это светится на солнце наконечник копья великой Афины Промахос, Воительницы. Попутно сообщили, что это бронзовая статуя работы Фидия, и высота ее — от ступней до кончика позолоченного шлема — составляет семьдесят футов. Этот величественный памятник, свидетельство могущества греческой столицы, стоял долгие годы — даже тогда, когда слава самих Афин обратилась в прах. Известно, что в четвертом веке нашей эры вождь готов по имени Аларик дошел до Афин, но, увидев издали гигантскую статую, устрашился и повернул вспять.

Трудно подобрать слова, чтобы передать первое впечатление от этого древнего города. Когда корабль медленно пересекает Фалеронскую бухту, направляясь к Пирею, морским воротам Афин, вы ощущаете, что наступила кульминация вашего путешествия.

Солнце медленно, как бы нехотя, опускалось за остров Эгина, последние его лучи освещали склоны горы Гимет. В пяти милях от себя я видел невысокий берег, на котором раскинулся город — огромное скопление бело-коричневых домов, посреди которых круто (не менее круто и неожиданно, чем замок Стерлинг в Шотландии) вздымался коричневый холм. Прозрачный вечерний воздух позволял рассмотреть ослепительно белые колонны Парфенона. Я смотрел на них и понимал: передо мной тот самый легендарный Акрополь, за которым тянется шлейф тысячелетней истории. И в этот миг, глядя, как последние отблески дневного света гаснут на древних стенах Афин, я вдруг почувствовал такую острую, пронзительную радость, что это ощущение счастья останется со мной до конца моих дней.

Я пережил один из величайших моментов в своей жизни, и совершенно не важно, что будет происходить в дальнейшем. Я не боялся разочарования, которое могут доставить мне современные Афины. Пусть даже город обернется дешевой подделкой, прячущейся за славным именем. Я все равно сохраню воспоминания об этом вечере, когда я увидел Афины своей мечты — гордый, величественный и древний центр человеческой цивилизации.

Стоило мне сойти на берег, как на меня тут же накинулась толпа смуглых говорливых людей. Кто-то предлагал купить коричневую губку, кто-то протягивал коробочку с рахат-лукумом. Некоторые разглядели во мне потенциального покупателя забавной игрушки, облаченной в костюм греческого эвзона[35], другие пытались всучить почтовые открытки с изображением Акрополя или грубо сделанные гипсовые копии Венеры Милосской. Все они что-то выкрикивали пронзительными голосами и — без всякого поощрения с моей стороны — снижали цену на свой товар: с пятидесяти драхм до сорока, затем тридцати, двадцати и так далее. Те же, кто не пытался ничего продать, предлагали свои услуги в качестве гида; они обещали самую лучшую машину и самые захватывающие экскурсии по Афинам.