От Иерусалима до Рима. По следам святого Павла - Генри Воллам Мортон

Существует большая разница между исследованиями Дж. Уэллера и его последователей, продолживших изучение греческой культуры в восемнадцатом веке. Исследования, к которым приступили в 1751 году Дж. Стюарт и Н. Ревет, оказали большое воздействие на формирование взглядов английских ученых-классиков в следующем, девятнадцатом столетии. Они исподволь готовили английское общество к поддержке независимости Греции. Современные греческие патриоты отождествлялись с античными героями, которыми все привыкли восхищаться еще со школьной поры. В своем монументальном 4-томном труде «Афинские древности» Стюарт и Ревет выдвинули великолепную концепцию города — такого, каким он был в эпоху турецкого владычества.

В те времена Акрополь представлял собой запутанный лабиринт узких турецких улочек и прятавшихся за высокими стенами садов. Турки чувствовали себя здесь полновластными хозяевами. Они разгуливали в высоких тюрбанах и развевающихся шелковых одеяниях. В свободное время (которого у них было хоть отбавляй) они упражнялись в стрельбе из лука и объезжали великолепных скакунов. Когда Уэллер впервые увидел Парфенон, тот еще сохранял крышу в целости и сохранности. Однако в 1687 году корабли венецианского флота обстреляли Афины, один из снарядов попал в здание Парфенона, где к тому времени был устроен арсенал. Произошло возгорание порохового склада, повлекшее за собой гибель трехсот турок. Зданию был нанесен серьезный урон: оно лишилось крыши, большая часть колонн оказалась разрушена. Показательно, что турки не стали восстанавливать Парфенон, вместо того они построили на его руинах жилые дома и мечеть. Эрехтейон, во времена Уэллера служивший гаремом, превратился в кучу развалин, одна из великолепных кариатид бесследно исчезла. Если судить по древним изображениям, Афинский акрополь постепенно заносится землей. Причем «опускание» настолько значительно, что современное шоссе проходит всего на два фута ниже кариатид. Таким образом, античный акрополь почти наполовину «ушел» под землю.

В следующем, девятнадцатом веке посещение Афин вошло в моду. Молодой Байрон впервые приехал сюда в 1809 году, то есть за десять с лишним лет до начала войны за независимость. Этот визит был частью его путешествия по Европе, которое 22-летний Байрон совершил в обществе своего товарища по Кембриджу, молодого человека по имени Джон Кэм Хобхауз (впоследствии лорд Броутон). Свои воспоминания об этой поездке Хобхауз изложил в виде увесистого тома под названием «Путешествие по Албании и другим турецким провинциям в Европе и Азии». В свою очередь, Байрон тоже поделился впечатлениями от поездки по Греции во второй песне поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда». Перед юными путешественниками открылись незабываемые красоты классической Греции. Помимо этого, лорд Байрон стал свидетелем процесса, который вызвал у него бурное негодование. Молодые люди увидели, как их соотечественники, эмиссары лорда Элгина, сдирали метопы со стен Парфенона и упаковывали их для отправки в Англию. С тех пор в Греции было выдвинуто немало обвинений против лорда Элгина. Однако мне хочется предложить простой эксперимент. Возьмите для сравнения два набора слепков, хранящихся в Британском музее. И те и другие — копии фрагментов, все еще пребывающих на стене Парфенона. Но одни слепки сделаны с «мраморов Элгина», а другие — на пятьдесят лет позже. Достаточно взглянуть на эти слепки, чтобы установить, насколько ухудшилось состояние парфенонского фриза. В конце концов следует признать: если бы лорд Элгин не снял мрамор со стен Парфенона, это сделал бы кто-нибудь другой.

Война греков за независимость началась через одиннадцать лет после визита Байрона. Но лишь в 1833 году последние турецкие гарнизоны покинули Грецию. В 1834 году Афины были объявлены столицей независимого Греческого королевства.

Для перестройки Афин, которые в 1834 году представляли собой деревню, где проживали чуть более пяти тысяч человек, был приглашен немецкий архитектор Эдуард Шойберт. Он разработал генеральный план, предусматривавший строительство широких проспектов, площадей и бульваров. Через сто лет, к 1936 году, Афины действительно превратились в столичный город с населением свыше четырехсот пятидесяти тысяч человек.

2

Я мог бы часами сидеть на площади Конституции — современной афинской агоре — и наблюдать за греками, ведущими нескончаемые политические споры. За минувшие столетия нация изрядно изменилась благодаря вливанию всевозможных балканских кровей, но основополагающие черты классического греческого характера сохранились. Помните у Демосфена — греки собираются на агоре и спрашивают друг у друга: «Что новенького?» или же: «Каковы последние новости?» Так и здесь, в кафе на площади Конституции, они сидят за столиками в тени перечных деревьев, и время от времени кто-нибудь обращается к соседу с извечными вопросами: «Ну, что нового?» или «Что в мире случилось за последние сутки?»

Головы в черных фетровых шляпах, которые до того прятались за разнообразными газетными листками, немедленно поднимаются, едва на улице появляется мальчишка-разносчик. Он бежит по тротуару и звонко, радостно кричит: «Эфемериды!» К услугам читателей газета — последние новости с политического небосклона.

В одном углу площади высится огромное безобразное здание желтого цвета. В прошлом это дворец короля Оттона, ныне превратившийся в здание парламента — Були. Напротив расположена могила Неизвестного солдата, возле которой несут постоянный караул эвзоны, солдаты национальной гвардии. Они выглядят очень живописно в своих старых албанских костюмах. Непременными атрибутами являются короткий белый килт (здесь он называется фустанелла), вышитые жакеты, белые шерстяные чулки и массивные красные башмаки с квадратными каблуками и огромными черными помпонами; на голове высокая красная феска с длинной кисточкой. Как правило, эвзоны неподвижно стоят, опершись на ружья. Но стоит кому-нибудь из иностранных туристов изъявить желание их сфотографировать, как солдаты инстинктивно принимают героическую позу — в этом они до смешного схожи с лейб-гвардией Уайтхолла.

Первое, на что обращают внимание гости греческой столицы, — это потрясающе чистый воздух. Плутарх в свое время сравнил его с шелковой пряжей, и этот «шелковый» воздух до сих пор окутывает Афины, порождая ощущение приподнятости и всеобщего возбуждения. Кажется, будто в атмосфере Афин рассыпаны искры счастья, которые гонят прочь раздражение и дурное настроение.

Язык Аристофана не только сохранился в веках, но и приспособился к современной жизни. Проинспектировав щиты для объявлений, я обнаружил, что самыми продаваемыми товарами являются шоколад, сигареты и шины «Данлоп»: ΣΟΚΟΛΑΤΑ, ΣΙΓΑΡΕΤΤΑ, ΕΛΑΣΤΙΚΑ ΔΥΝΛΟΠ.

На двери, за которой принимал стоматолог, я увидел начертанную надпись «ΟΔΟΝΤΙΑΤΡΟΣ». А заглянув в афинскую газету, выяснил, что местные ученики Эскулапа, в отличие от своих британских коллег, отнюдь не грешат ложной скромностью и не стесняются делать себе шумную рекламу. Афиши кинотеатров доказывали, что греческий язык обогатился именами новых героев — правда, в несколько искаженном виде. После некоторого колебания я трансформировал «ΜΑΡΛΕΝ ΝΤΗΤΡΙΧ» в Марлен Дитрих. С Гретой Гарбо дело обстояло еще сложнее — «ГКРЕТА ГКАРМНО». Вот уж что заставило меня задуматься, так это имя Кларка Гейбла: по-гречески оно звучало как «КΛАРК ΓΚΕΙΜΛΛ». Высоко в воздухе парила табличка, на которой — с триумфом возвратившегося Одиссея — красовалось одно-единственное слово «граммофон» — «ΓΡΑΜΜΟΦΟΝΑ».