Ричард Длинные Руки - коннетабль - Гай Юлий Орловский

Она прислушивалась, я тоже уловил странную музыку, больше похожую на шелест ветра в органных трубах, но все-таки музыка. Явно нечеловеческая… впрочем, Моцарту или Бетховену хард-рок показался бы музыкой металлических жуков с Марса. А то и вовсе не показался бы. Еще в пещере раздаются странные шелестящие звуки, словно начинает сыпаться песок, тут же поток прерывался, но с другой стороны сухо щелкало, будто раскалывались камни.

Ход вел все ниже и ниже, однажды увидели цепочку белых, почти прозрачных муравьев. Джильдина проверила их на всякий случай насчет магии, а я сказал авторитетно:

– А почему им здесь не жить? Их нет только в зоне вечной мерзлоты! Норы там рыть во льду противно.

Муравьи дружно выволакивали из мелкого водоема крупную рыбину. Она еще слабо трепыхалась, отсвечивая серебряным оперением, но одни муравьи удерживали, вцепившись лапами за камни, а жвалами – за выступы жабр, плавники, другие продолжали кусать и быстро впрыскивать парализующую муравьиную кислоту в ранки.

Я присматривался, надеясь заметить на муравьях волоски, с помощью которых паучки захватывают воздух и подолгу с ним путешествуют на дне озер и даже строят себе там домики, но панцири муравьев блестят, как начищенные добросовестными оруженосцами латы героев-рыцарей.

– И муравьи тут не как муравьи, – сказал я горько. – А чего ждать от людей?

– Люди здесь нормальные, – огрызнулась она. – Это у вас там за Барьером… одни придурки.

– Да, – согласился я покорно. – Потому и отгородились.

Она взглянула свирепо, но сберегла дыхание на рывок вверх: дорогу перегородила упавшая с потолка глыба, размером со статую Христа в Сан-Франциско.

Однажды мы вышли в исполинскую пещеру, где стены облицованы инкрустированной плиткой, превращая ее в роскошный зал. В центре блещущая золотом чаша фонтана, даже вода привычно струится, словно сама по себе, от стен идет ровный, благородно-интеллигентный и несколько рассеянный свет.

Джильдина принюхивалась, я же загляделся на роскошь запустения.

– Нехорошо, – произнесла она злым голосом. – Что-то здесь чужое…

– Да ты что? – спросил я саркастически. – Все наше! Держи мешок шире! Бери и складывай.

Она даже не ответила, ноздри раздуваются, как у тех черных пантер, которых я очень удачно оттеснил от нее же. Правой рукой вытащила нож и медленно осматривалась, поворачиваясь на месте.

– Да брось, – сказал я. – Неужели сюда кто-то забрался раньше нас?

Она прорычала:

– Что-то ты развеселился…

Я подумал, развел руками:

– Это и понятно… Столько скитались по туннелям, что истосковался по открытому простору и свету. А здесь почти откры…

Я осекся, ноздрей коснулся чужой запах. Хуже того, человеческий. Я взялся за край фонтана, чтобы не шататься, быстро перешел на запаховое. Меня встряхнуло, как я мог не почувствовать…

Убрав запаховое, я перешел на тепловое. Из замаскированных щелей появляются в большом количестве люди: почти прозрачные, низкорослые, у всех в руках короткие копья. Приближаются очень медленно, смотрят под ноги, чтобы не наступить на что-то хрустящее.

– Джильдина, – сказал я торопливо, – ты права, окружают. Эти гады… прозрачные!

– Ты их видишь? – прошептала она.

– Да, – сказал я. – Что же придумать… Ты можешь сделать дым еще раз?

Она ответила быстро:

– А что это даст?

– Быстро делай, – прошипел я. – Скоро набросятся.

Она ожгла меня свирепым взглядом, впервые я сам нарычал на нее, хуже того – приказал, ладно, потом расправится, быстро выдернула из карманов крохотные пакеты, с силой бросила о пол и сказала несколько злых слов так люто, что даже зубы щелкали, будто уже сомкнула на моем горле.

Дым повалил сине-черный, плотный, и почти сразу в нем появились пустоты в виде человеческих тел. Джильдина ликующе зарычала, впрыгнула в самую середину дыма, тот струится во все стороны, и все больше в нем появляется пустот в виде человеческих фигурок, что застыли, потеряв нас из виду… вернее, не успев сообразить, что нас теперь видно так же, как их самих.

Мы с ней прыгнули вперед одновременно, мой меч и ее ножи сеяли смерть, я даже удивился, что убиваем так легко и просто.

Прозрачные люди почти не сопротивлялись, повернулись и бросились к своим норам. Мара рычала и убивала в спину.

Я без всякой охоты проткнул мечом еще одного, то ли замешкался, то ли не мог понять, что уже раскрыт, за остальными гнаться не стал.

Несчастный упал в фонтан, там прозрачные струи моментально обрели празднично-ликующий цвет небесного пурпура.

Я засмотрелся, раскинул руки, мол, готов обнять весь мир, такой вот я эстет.

– Красиво. И понятно, почему искусство требует жертв.

Джильдина возвращалась, тяжело дыша, зубы оскалены, с обоих ножей стекает кровь. Она все еще оглядывалась по сторонам в поисках противников.

– Больше их нет?

– Да и так красиво, – сказал я в некотором колебании. – Если добавить красного, вряд ли сильно изменится… А вот если бы голубого… Тут нет никого с голубой кровью? Дворян, в смысле?

Она ответила серьезно:

– Были. Декаптоки. Но они, как говорят, не совсем люди. Зато кровь у них голубая… Ты быстро соображаешь!

– Да это не я, – ответил я скромно. – Мы все учились понемногу… Словом, видел такие ситуации.

– А сам?

– Ни в коем случае, – ответил я с достоинством. – У нас воевать – фи, плохо.

Она зло посмотрела на меня.

– А ты войн, конечно, избегаешь?

– Еще бы, – ответил я с удивлением. – А как же! Я не люблю войн!.. Другое дело – плоды войны…

Она проследила за моим взглядом. Одну из щелей прозрачники закрыть за собой не сумели, свет из зала высвечивает тяжелые окованные железом сундуки. Они тянутся вдоль стены нескончаемым рядом и уходят в темноту. Часть с поднятыми крышками, другие заперты на массивные висячие замки.

– На войне как на войне, – пробормотал я, – обе стороны в… коричневом. Не ходи туда. Это ловушка.

– Догадываюсь, – огрызнулась она. – Подумать только, прозрачные!

– А почему нет, – ответил я рассудительно. – Солнца нет – пигмент зачем? В подземных пещерах звери и тритоны либо белые, либо прозрачные. Ты поняла, какой я умный? Увы, не умею показать из-за своей неслыханной в этих краях скромности… Но даже здесь, кто хочет мира, должен готовиться к войне. А потом драться. Где человек – там и война.

Она смотрела с отвращением, ну почему такое отношение к интеллигенции, просто не понимаю.