Не жалея ни о чем - Ш. У. Фарнсуорт

себя ощущение тепла и покалывания.

— Извини, что ослепила тебя, — прохрипела я.

Один уголок его рта приподнимается.

— Ничего такого, чего бы я раньше не видел.

Я сглатываю и киваю.

— Повернись.

Я подчиняюсь, быстро вдыхая, когда его пальцы спускаются по моей спине, обводя каждый бугорок позвоночника. Несмотря на свои слова ранее, Оливер, похоже, не очень торопится уходить сейчас.

Как по волшебству, задняя часть моего платья начинает затягиваться. Пальцы Оливера ловки и эффективны, застегивая пуговицы на место одну за другой.

— Мне нравится это платье, — говорит он. — Даже если пуговицы непрактичны.

— Комплимент, о котором мечтает каждая женщина.

— Извини, я не смог предложить тебе большего. — Резкость в его тоне дает понять, что мой комментарий «Здесь нечего делать» задел за живое.

— Не извиняйся, — бормочу я.

Никто из нас больше ничего не говорит, пока он не отступает назад несколько минут спустя.

— Все готово.

— Спасибо.

Я иду по коридору к лифту, который доставит нас вниз. Через мгновение я слышу шаги Оливера позади меня. Чувствую его взгляд на своей спине.

Мой остаются прямо по курсу.

ГЛАВА 24

ОЛИВЕР

Ханна не смотрит на меня.

И я не могу перестать пялиться на нее.

Я в двадцатый раз проворачиваю запонку в отверстии над запястьем, нуждаясь в каком-то выходе для всей нервной энергии, бурлящей внутри меня.

Предполагалось, что это будет особенный вечер. Свадьба человека, которого я считаю настоящим другом, рядом с женщиной, которой я, кажется, не могу насытиться.

Но с тех пор, как Ханна вернулась из магазинов, она ведет себя так, будто мое присутствие доставляет неудобства, и я не уверен, как с этим справиться. Что это значит. Все, что я знаю, это то, что я ненавижу ее внезапное безразличие. Я чувствую себя ребенком, который дуется, потому что мне уделяют меньше внимания.

Я всегда чувствовал, что Ханна была либо подстрекательницей, либо добровольной участницей в том, что произошло между нами. Мы женаты, но мы никогда не были парой. Мы в процессе развода, но в настоящее время живем вместе.

Мой большой палец трется о шероховатую поверхность моей запонки. Это моя любимая пара, один из немногих подарков от моего отца, которые мне действительно нравятся. В центре изображен Юлий Цезарь, по краю которого нарисованы veni, vidi, vici.

Пришёл, увидел, победил.

Они кажутся неподходящими. В данный момент я скорее побежден, чем одержал победу.

Я украдкой бросаю еще один взгляд на Ханну. Она смотрит в окно, совершенно неподвижно, аккуратно сложив руки на коленях.

С этого ракурса вырез ее платья немного приоткрывается. Я вижу изгиб ее левой груди. Мой член подергивается в моих обтягивающих штанах, когда я вспоминаю, как она выглядела, стоя в коридоре с обнаженной грудью. Алый румянец, пробежавший по ее коже, когда она поняла, что я смотрю.

Ранее я слишком долго стоял перед комнатой для гостей, слушая, как вода журчит по трубам, и уставившись на закрытую дверь. Чувствуя себя незваным гостем в собственном доме. Разрываюсь между тем, чтобы почтить очевидное желание Ханны, чтобы ее оставили в покое, и колотить в дверь, требуя, чтобы она сказала мне, что изменилось за те несколько часов, что ее не было.

В итоге я уставился на нее, пытаясь прогнать клубок страха, который появился, как только я понял, что она предпочла собираться в одной из гостевых комнат вместо моей. Свинцовая тяжесть сидит у меня в животе.

Если она будет спать там сегодня ночью…

Это не должно меня беспокоить. Но беспокоит, раздражает. Есть миллион других вещей, на которых я должен сосредоточиться и о которых должен думать. Но все, что я могу видеть, это она одетая в сине-зеленое платье, которое прикрывает все, но при этом является самой сексуальной вещью, которую я когда-либо видел.

— Что-то не так? — Это облегчение — наконец произнести нужные слова, после того как ты постоянно их обдумываешь.

— Нет. — Она по-прежнему не смотрит на меня. И эта боль ноет, как удар по реальному синяку. Я бы предпочел, чтобы она кричала, чем игнорировала меня. По крайней мере, я бы имел некоторое представление, о чем она думает.

— Один.

Наконец, она поворачивается ко мне лицом. Зрительный контакт застает меня врасплох.

Мне больше всего нравится смотреть на Ханну, когда она обнаженная, со спутанными волнами на лице, в моей постели. Но сегодня вечером она выглядит потрясающе, душераздирающе красивой, и я должен был сказать ей об этом раньше.

— Что? — спрашивает она.

— Я подсчитываю количество лжи, которую ты мне наговорила.

Если она и врала мне раньше, то не была такой очевидной.

Ее глаза сужаются, но синий цвет по-прежнему интенсивный и поглощающий. Подавляющий. И изменчивый. Они напоминают мне небо, где всегда можно увидеть что-то разное. Облако, или буря, или радуга.

Машина останавливается. Я бросаю взгляд на каменного льва, который охраняет вход в библиотеку. Тысячи свечей были расставлены на ступеньках, ведущих от тротуара к дверям, мерцая в угасающем свете. Как только полностью стемнеет, это будет ослепительное зрелище.

Я открываю дверь лимузина и выхожу, делая глубокий вдох, пока в последний раз поправляю свои запонки. С этого момента я не буду проявлять никаких нервозных привычек. Я уже чувствую, как внимание переключается в нашу сторону, мои плечи напрягаются, когда я приклеиваю на лицо фальшивую улыбку.

Я подхожу к другой двери, качая головой водителю, когда он тянется к ручке. Он мгновенно отступает назад, слегка склоняя голову.

Ханна не ожидала, что именно я открою ей дверь. Я наблюдаю, как ее изящная шея напрягается, прежде чем она берет себя в руки и хватает меня за руку, шелк ее платья обнажает икры, прежде чем он падают свободным водопадом.

— Спасибо, — говорит она.

— Не за что.

Ханна берет меня за локоть, когда мы поднимаемся по лестнице, ее равновесие шатко на неровном камне.