Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен

Не убедительные интеллектуальные аргументы мешали мне. Не сомнения в самоочевидности тех или иных истин и доказательств. Ум уже давно все доказал. Сердце давно стучалось из клетки. Тогда что?

Трусость.

Тяжко признаваться в этом воспитаннику улицы Народной – у нас смелость и лихость всегда были главными добродетелями настоящего мужчины. Тяжко и стыдно. Как стыдно бывало за то, что стеснялся своего простоватого отца перед людьми, своей не геройской биографии, своей наивности и жалостливости, совестливости и доброты.

Трусость вообще грех тяжкий настолько, что о нем предпочитают молчать даже смелые люди. Трусость, как лакмусовая бумажка, проверяет человека на пригодность всю жизнь.

Моя трусость была двух уровней. Первый уровень «официальный» – я боялся системы, которая запросто могла перемолоть мои косточки и выплюнуть на обочину мою изжеванную тушку. Этот страх не самый постыдный. Никому не хочется класть голову на плаху, особенно когда за это не обещают аплодисментов. При всем том, что система к середине 80-х уже издавала легкое зловоние, скушать человека она могла запросто из-за любого пустяка. Нужно было соблюдать некоторую ловкость, чтоб не попасть власти в зубы, некоторую мудрость и осторожность, чтоб не зарываться и не лезть на рожон. Я никогда не был членом каких-то тайных кружков и обществ, не якшался с диссидентами, не ходил не митинги протеста, не писал в подпольные журналы. Думаю, на Литейном, 4 я на первом же допросе сознался бы во всех грехах и каялся вполне искренно, потому что в глубине души верил в божественное право государства вершить суды и определять виновность своих подданных.

Второй уровень – трусость перед Богом. Это когда боишься перекреститься на людях, когда скрываешь перед близкими, что ходишь в церковь, когда боишься прослыть невеждой и мракобесом, отстаивая истину, когда стесняешься показаться смешным и несовременным перед «образованцами», когда зачем-то врешь девчонке про свою безжалостность и неумолимость, когда, обольщая женщину, придумываешь себе образ успешного ловкача и пройдохи, когда хочешь показаться пацанам грозным и жестоким, а у самого сердце разрывается от жалости, когда хвастаешь своей силой и могуществом, а сам чувствуешь себя подлецом, словом, когда изменяешь себе ради лукавого угождения ничтожным людям, которым зачастую нет до тебя никакого дела.

О, трусость эта хитра, изворотлива и непобедима. Искоренить ее можно, копая долго и неутомимо вглубь. Все глубже и глубже. Там и прячется тот самый черный карлик, который дергает за ниточки ваши помыслы и поступки. Это очень злой, очень гордый и очень лживый карлик. Он придумывает вам подходящий образ, которому вы поклоняетесь иногда всю жизнь. Это может быть ковбой с ледяным взглядом серых глаз, молниеносно выхватывающий кольт при первой опасности, это может быть обаятельный жулик, обирающий до нитки своего ближнего, это может быть ловелас, обольщающий женщин ради оваций друзей и знакомых. Хуже всего, когда это сам черный карлик, демон без маски, потому что он требует от жертвы только погибели и себе, и близким.

Бороться с карликом трудно. Переубедить его невозможно. В споре он всегда побеждает, потому что умен. Единственный способ справиться с ним – уповать на Божью помощь. Воровать не буду, потому что грешно. Блудить не буду, потому что грешно. Лукавить не буду, потому что грешно… Почему грешно? Потому что Бог сказал. Точка.

Герасимов Миша открыл мне печальную правду, что я живу вне морали. Мораль для меня была необходимой ширмой, чтоб прикрыть стыд, не более того. Я не сдал бы чемодан в камеру утерянных вещей, если бы нашел его на скамейке в безлюдном месте, возможно я даже не окликнул бы человека, выронившего кошелек из кармана, и забрал бы кошелек себе. Впрочем, мог бы и окликнуть, если бы в эту минуту представлял себя веселым щедрым повесой. Конечно, я был сострадательным, конечно, я вступился бы за друга, я не стал бы клеветать даже на врага, но это были врожденные чувства. Они не складывались в единое мировоззрение, в котором каждая конструкция прочно спаяна с другой и вместе они образуют некую идейную крепость, в которой может укрыться душа человека. О Нагорной проповеди я не знал ровным счетом ничего, о десяти заповедях тоже. Моральный кодекс строителя коммунизма прочитать не смог несмотря на то, что еще в школе задавали. Что-то осталось в голове от Маяковского – «Что такое хорошо и что такое плохо». Что-то осталось от бабушки, которая учила, что если будешь врать, то нос вырастит, что-то вдолбили кулаком во дворе, где кодекс чести соблюдался строго, что-то успели втемяшить в начальных классах школы, пока еще прилагательные «ленинский», «коммунистический» не отравили мозг. Таких, «безыдейных», но «чистых» было много. Иногда они поражали своими геройскими поступками, иногда совершали совершенно дикие аморальные поступки – и те и другие они не могли потом объяснить. Петька спас из полыньи пожарного пруда незнакомого мальчишку, а спустя год избил до полусмерти пацана за то, что тот «не так посмотрел», Вовка отдал последние деньги Витьке, когда тот потерял кассетный магнитофон, и он же на глазах у Витьки обчистил карманы у пьяного мужичка, заснувшего на скамейки, а потом рассказывал эту историю восхищенным пацанам. «Хорошо» прилаживалось к «плохо» как придется. Получалось лоскутное чучело, которому предстояло строить светлый мир будущего.

Герасимов был целен. Если я разделял веру и поступки совершенно свободно и, веруя, грешил без покаяния, то Миша после университета уехал в Сибирь отрабатывать три года исключительно ради того, что бы «не быть обязанным государству за обучение». Для меня столь высокие помыслы были просто непостижимы. Свою связь с Богом я видел поначалу где-то в космосе, откуда земные грешки казались смехотворно малыми и несущественными. Ну переспал с девчонкой, ну напился, ну обманул преподавателя, ну и что? Создатель Вселенной со всеми ее звездами и планетами вышел со мной на контакт – шутка ли? Вечность! Абсолют! Тут никаких мозгов не хватит, чтоб обхватить эту мысль. А вдруг Он откроет мне дверь тайны мироздания, и я обрету мудрый покой и силу?!

А тут эта дура – Ленка, говорит, что залетела и уже на втором месяце и что я должен жениться! Ага, разбежался! Да лучше повеситься! Господи, прости меня, грешного! Сделай так, чтоб Ленка благополучно сделала аборт и отстала от меня! Ведь я хороший, в сущности, парень и никому не желаю зла. Ну, было нам с ней хорошо, теперь я буду осторожен. Но свадьба – ни-ни, Господи. Рано. Еще не написан гениальный роман. Еще столько девчонок вокруг!

Как-то вот так.

Говорят, что викинги в средние