Китайский проезд - Эдуард Тополь

Как бы то ни было, через тридцать две минуты после его исчезновения из салона самолета и как раз тогда, когда сюжет кинобоевика о захвате арабскими террористами американского пассажирского авиа-лайнера начал приближаться к кульминации и экран заполнили кровь первых жертв, стрельба и пунктиры трассирующих пуль, под этим именно экраном, в багажном отделении самолета, аккуратный молодой человек снял над отсеком-сейфом дюралевый лист поддона антитеррористического лаза и – при свете своего фонарика – мягко опустил в этот отсек все тридцать шесть брезентовых мешков с клеймом Федерального американского банка. Затем отмычкой открыл замки шести контейнеров, вытащил из них мешки с валютой, выстроил их рядом с такими же в точности мешками, которые он только что сюда притащил, и приступил к небольшой, но крайне важной операции. А именно: волшебно-тренированной подушечкой большого пальца своей правой руки он прижимал свинцовую пломбочку на мешке с валютой Федерального банка так, как, скажем, хороший врач пальпирует больного, и, по-докторски прикрыв глаза, шептал себе выдавленный в пломбе номер. После чего, уже открыв глаза, набирал этот номер на головке пломбира и выдавливал его в свинцовой пломбочке мешка, извлеченного из чемоданов Винсента.

Эта кропотливая, но важная работа заняла у него двадцать три минуты – по сорок пять секунд на каждую пломбочку.

Тем временем его приятель, удобно расположившись в последнем ряду пассажирского салона, почти в одиночестве досматривал фильм – лишь несколько самых стойких пассажиров вместе с ним следили на экране за героями, которые отважно сражались с террористами в салоне самолета и одновременно пытались обезвредить ядерную бомбу в его багажном отсеке. Поглядывая то на свои часы, то на киноэкран, молодой человек, казалось, нисколько не нервничал.

Между тем его друг в багажном отделении уже изрядно устал – опломбировав мешки, доставленные им в отсек-сейф, он оставил их в тут, в контейнерах, которые он снова запер отмычкой, а мешки с валютой из Федерального банка вытащил наверх, в лаз, и продвинул назад, к отверстию в багажный отсек, где стояли пустые чемоданы Винсента. Затем вернулся, пятясь ползком, и поставил на место дюралевый лист поддона, завернул его шурупами. Снова прополз к дыре в грузовой отсек, спустил в него мешки с валютой, уложил их в чемоданы Винсента и туда же сунул «пломбир» и отмычку. При свете фонарика закрыл и запер чемоданы, оклеил их люминесцентной лентой «I LOVE NEW YORK» и, утерев пот со лба, посмотрел на свои ручные часы. Пора было возвращаться в салон – он провел в багажном отсеке уже семьдесят две минуты, фильм наверху приближался к концу.

Молодой человек выбрался из отсека в антитеррористический лаз, вернул на место его дюралевую панель и завинтил ее последними шурупами, сохранившимися в кармашке его джинсов. После чего, устало выдохнув, пополз в хвост самолета и оказался там как раз тогда, когда его товарищ, вновь оккупировав все тот же центральный туалет, опять разобрал стойку раковины и мусорного бачка и открыл в полу выход из антитеррористического лаза.

– Быстрей! – шепнул он возникшему внизу приятелю, принимая у него фонарик. – Ты такой фильм пропустил! – и с нерастраченной силой подъемного крана волоком извлек наверх своего изможденного друга.

Тот – уже без всяких сил – сел на унитаз, откинулся головой к стене и закрыл глаза.

– Закурить бы! – сказал он мечтательно.

– Хуюшки! Американский рейс, сука! Я сам подыхаю… – сказал его приятель, ставя на место дюралевое покрытие пола, резиновый половичок, стойку раковины и мусорный бачок. И, когда все было закончено, заботливо помог измочаленному и мокрому от пота товарищу встать, обнял его за талию и так – вдвоем и в обнимку – они вышли из туалета как раз навстречу пассажиру, который досмотрев фильм до счастливой развязки, первым спешил в туалет.

Увидев двух парней, в обнимку покидающих это заведение, мужчина остолбенело выпучил глаза, и один из парней, мягко ему улыбнувшись, кивнул на своего усталого товарища:

– Слабак! – и обнял друга покрепче, говоря: – Пошли, роднуля… Так хорошо мне с тобой никогда еще не было…

Пассажир все понял, проводил их сокрушенным взглядом и предпочел другую кабинку туалета, а не ту, из которой вышла эта влюбленная пара.

Робин понял, что одноухий и его дикобразы просто забыли про них. То есть сначала, когда его и мальчишку бросили в погреб, он слышал визг пилы со двора, стук топора и молотков, голоса бандитов и топот их ног. Но это продолжалось недолго – потому, наверное, что по дороге сюда бандиты останавливались у магазина, где на радостях после удачной «охоты» отоварились шестью бутылками водки и ящиком пива. Хотя часы они с Робина сняли, но, по его подсчету, поработав не больше часа, они остановили пилу, отложили молотки и – судя по отдаленности их голосов – сели с бутылками во дворе, на свежем воздухе.

К этому времени Робин уже ощупал погреб – он был с цементным полом и стенами, обложенными кирпичом. До потолка было не достать, разве что Марик, став Робину на плечи, мог бы дотянуться до крышки погреба. Но что мог сделать этот ребенок, да еще одной рукой? Робин не стал и пытаться, и мальчик, наревевшись и описавшись, заснул на его руках.

Наступил вечер – Робин чувствовал это по сгустившейся над крышкой погреба темноте и по дополнительной лесной сырости, которой потянуло сверху под эту крышку.

Потом над ним прозвучали нетвердые шаги, грохот просыпанных на пол дров и шум упавшего тела, пьяный мат, лязганье дверцы деревенской печи, чирканье спичек и гулкий выбух огня из этой печи, вызванный, наверное, тем, что дрова полили бензином. Но пожара не случилось, и бандиты, матерясь и забив печь дровами, пьяно протопали вверх по лестнице и уснули где-то вверху -не то на полатях этой русской печи, не то на чердаке.

Слушать гул огня в близкой печке и одновременно замерзать в сыром погребе было невыносимо. Устав стоять с мальчишкой на руках, Робин сел на цементный пол, стараясь не касаться холодных стен. Наверное, если бы он не был связан наручниками с этим ребенком, он попробовал бы вскарабкаться к потолку и выдавить дощатую крышку – теперь, когда бандиты уснули. Но с прикованным к нему ребенком об этом не стоило и думать.

Дважды он слышал, как где-то высоко, под крышей звонил телефон, но никто не брал трубку.

Запястье резало наручником, и все же он задремал – обнимая мальчика и согревая его своим теплом. Он не знал, сколько он пробыл в этом забытье – ему вдруг привиделась теплая Калифорния, сухой и жаркий песок и ветер аризонских прерий и винсентовские питбули Кларк и Гейбл, которые почему-то лизали ему грудь своими шершавыми горячими языками.

Он очнулся от этого жара и понял, что это мальчик пылает у него на руках.

– Пить… – просил мальчишка, запрокинув голову. – Мама, пить…

У него был жар.

Робин встал и, держа на руках горячего и потного ребенка, стал бить в стены погреба каблуком ботинка.

Но бандиты спали где-то высоко и пьяно, и даже печь уже не гудела вверху – дрова в ней, видимо, прогорели.