Бригада (1-16) - Александр Белов

вполне возможно, что о приключении в тайге Рультетегину рассказал некто из беловского окружения. Тот самый некто, что поведал журналистам об Ольге, а Зорину — о намерении Белова лететь на Праздник лета.

— Иван Пинович, — спросил Белов, — откуда вы узнали, который сейчас час?

— Я вижу, — сказал великан; лицо его по-прежнему было застывшим, но в голосе прозвучала усмешка, — твое сердце еще не открыто. Трава всегда знает, где солнце. Она поворачивается к нему даже под снегом. Я чувствую посохом, куда смотрит трава, поэтому знаю время. Ты доволен моим ответом, мельгитанин?

Белов молчал.

— Чтобы знать, не обязательно видеть, — продолжал Рультетегин. — Чтобы видеть, не нужны глаза. Когда тебе всего пять лет, и окружающий мир вдруг погружается во мрак, тяжело постичь эти простые истины. Но когда ты их постигаешь, краски снова возвращаются, и мир становится богаче, чем был прежде. Я должен показать тебе свой мир. Ты готов открыть сердце для моих слов?

«В конце концов, — подумал Белов, — все религии мира и даже язычество, держатся на одном-единственном краеугольном камне — вере. Значит, вопрос сводится к одному — готов ли я поверить?»

— Я… — Саша замялся; еще не решил, готов ли он.

— Ни о чем не думай, — сказал Рультетегин. — Просто слушай. Тума, вперед! — окликнул он собаку, и пес послушно натянул поводок. — Мы будем бороться, — пояснил Иван Пинович и направился к священному столбу.

Белов пошел следом. Он заметил, что люди почтительно расступались перед Рультетегиным. Они не то чтобы избегали его, но опасались приближаться. Наверное, не только у Белова было это странное чувство, что незрячий видит человека насквозь.

Рядом с большим котлом вовсю шли приготовления. Мальчики кидали плавник в огонь, женщины, растирали в деревянных чашках ягоды шикши и голубикы, подкладывали рыбу и желтые коренья.

Собака, оглядываясь на хозяина, вела Ивана Пиновича к священному столбу, где уже вовсю проходили соревнования в метании топора.

Сам топор выглядел обычно — остро заточенное блестящее лезвие, но топорище было не таким, как принято его делать в российских деревнях. Плоская деревяшка служила крылом, и благодаря этому дальность полета превышала сотню метров.

Белов обратил внимание, что каждый участник метал свой собственный топор; мужчины состязались не только в силе броска, но и в умении правильно сделать топорище.

Рультетегин подошел к столбу и остановился. Он чутко прислушивался к происходящему. Когда очередной соревнующийся раскрутил и метнул топор, Иван Пинович только покачал головой:

— Плохой бросок. Полторы сотни шагов, не больше…

Белов оглянулся. Он ожидал увидеть на лицах мужчин косые усмешки, но все были серьезны, а больше всех — метатель. Видимо, он и сам понимал, что хорошего броска не получилось.

Саша увидел Тергувье. Павел был сосредоточен — как раз наступила его очередь. Заметив в глазах Саши немой вопрос, Тергувье с улыбкой пояснил:

— Рультетегин обмани нельзя. Ветер свисти прямо в его уши.

Затем он снова стал серьезным, скинул на траву парку и поднял с земли тяжелый топор с длинным изогнутым топорищем. Это орудие напоминало индейский томагавк и австралийский бумеранг одновременно.

Павел взялся за самый конец древка и отставил руку далеко в сторону. Он принялся неторопливо раскручивать метательный снаряд над головой. С каждым оборотом его движения ускорялись; вдруг Тергувье издал короткий вскрик и, как волчок, резко крутанулся на пятках, в завершающей точке дуги подав тело вперед. Пальцы разжались, топор вырвался из рук так стремительно, словно стрела покинула натянутую тетиву лука.

Рультетегин одобрительно кивнул:

— Молодец, Павел! Ты победил, как и в прошлом году. А дедушка Они потерял еще одного оленя.

Мужчины уважительно загудели. Молодым оленеводам не было нужды вбивать колышек и отмерять расстояние; слову Ивана Пиновича доверяли безоговорочно.

— А теперь будем бороться, — посмеиваясь, сказал великан.

Мужчины расступились, и Рультетегин остался в центре образовавшегося круга наедине с Беловым.

— Никто не хочет бороться со мной, мельгитанин. — В голосе Ивана Пиновича сквозила грусть. — Может, хоть ты осмелишься?

Круг был широк — более двадцати метров в диаметре. Внезапно Белов понял, что давно уже не видит Зорина с его приспешниками. Они куда-то подевались, словно почувствовали себя лишними на Празднике лета.

Солнце садилось в серой дымке. На траве крупными каплями выступила вечерняя роса. От земли исходило ощущение силы и покоя. Казалось, оно наполняло саму душу до краев.

Саша почему-то решил, что бороться со слепым — не совсем ловко. «Неприлично», — всплыло в памяти словечко из городского лексикона.

Но оленеводы молчали; они не осуждали Белова, а, наоборот, сочувствовали ему.

— Ну что ж? Давайте поборемся, Иван Пинович, — сказал Александр.

Последние слова потонули в громких криках — мужчины предвкушали предстоящую забаву.

Рультетегин положил посох на землю, поймал за ошейник пса и велел ему сидеть рядом. Затем он снял несколько плоских коробочек, висевших на груди, и распахнул кухлянку.

Белову почудилось, будто из-под одежды великана брызнула россыпь голубоватых искр. Но это длилось лишь одно короткое мгновение. Под кухлянкой оказались ножны, в которых покоился короткий нож; голубоватое свечение, наткнувшись на свет умирающего дня, тут же погасло.

Рультетегин бережно отцепил ножны от пояса и завернул их в кухлянку.

— Не бойся, мельгитанин, — сказал он. — Я буду осторожен. Твои кости еще не готовы к настоящей борьбе.

«Не готовы к настоящей борьбе? Тогда чем, по-твоему, была вся моя предыдущая жизнь?» — возмутился Белов, но вслух не сказал ни слова.

Саша закатал рукава свитера, хрустнул суставами пальцев, предупреждая возможные вывихи, и двинулся на соперника. Он ожидал, что незрячий займет какую-нибудь боевую стойку или хотя бы выставит руки вперед; однако Рультетегин стоял неподвижно, как священный столб.

Белов мысленно проигрывал возможные варианты.

«Захвачу руку и поведу ее на себя. А там, в зависимости от ситуации, сделаю заднюю подсечку или приму его на бедро. Бросать сильно нельзя, придется аккуратно положить его на траву, чтобы…»

Он не успел додумать. Стоило его руке оказаться в пределах досягаемости клешней Ивана Пиновича, как случилось нечто странное.

Пальцы Рультетегина легко, словно играючи, обхватили его запястье; Белов круговым движением, называемым в айкидо «со таи доса», попытался освободиться, но этот номер почему-то не прошел.

Великан не держал его изо всех сил; он послушно позволил Белову разомкнуть захват и провести движение до конца. Потом последовал легкий толчок в грудь именно в тот момент, когда Саша перенес всю тяжесть тела на одну ногу и на долю секунды потерял равновесие, и Белов упал навзничь.

Раздался радостный смех. Белов вскочил на ноги.

— Ты еще не начал бороться, — сказал Рультетегин. — Тебе не дает покоя глупая мысль, что я тебя де