На краю одиночества - Екатерина Лесина

Цветок оказался тяжелее мухи. Определенно.

И чтобы сделать вдох, пришлось приложить немалое усилие.

– Вообще пускать не хотели. – Земляной вскочил и пропал, чтобы появиться вновь, но уже с другой стороны. Определенно двигать головой у Глеба не получалось, и то чудо, что он смотреть мог. – Сказали, что я тебе не жена. Я тебе, конечно, совсем даже не жена, я много лучше… я друг.

Жена. Анна.

Муха кружилась над Глебом, а он дышал, и с каждым вдохом получалось все лучше. Теперь он вновь чувствовал свое тело, такое неудобное. Тяжелое.

– Анна? А что с Анной? – Земляной был упоительно догадлив. – В порядке она… представляешь, деда поколотила. Зонтиком. Кружевным. А после, как успокоительное поднесли, запулила им в стенку. И пообещала всех засудить, потому что она давала согласие на содействие, но никак не на разрушение дома. И не на твою смерть. Очень, представляешь себе, огорчилась.

А вот Земляной огорченным не выглядел.

– Лазовицкого вызвала. Наябедничала. А он не один приехал, так что повезло тебе, что ты при смерти, да… – Он ущипнул себя за подбородок. – Представляешь, императора не убоялся. Так и сказал, мол, простите, ваше императорское всемогущество, но верноподданические чувства верноподданическими, а жена хоть и бывшая, но все родная…

– Врешь.

– Вот! Заговорил. Не вру. Так, слегка приукрашиваю. Но представляешь, он из Куракина компенсацию выбил! – это было произнесено с немалым восторгом, который Глебу был вполне понятен, ибо казначей его императорского величества Михаил Савельевич Куракин славился редкостной даже для его должности скупостью, которая могла сравниться лишь с блестящим его умом. – Причем не только на восстановление дома, но еще и моральную…

Это было и вовсе чудом, ибо Куракин наотрез отказывался признавать сам факт моральных неудобств, тем самым открещиваясь и от необходимости оные компенсировать.

– А еще людишки с ним…

– Анна…

– Тут она… в смысле в городе. Чаевничает с их императорскими… чтоб их… величеством и высочеством. Лежи, болезный, а то ж свалишься с кровати, дохтора понабегут, лечить станут.

Глеб пытался сесть.

Но руки едва-едва двигались, а ноги… приходилось сосредоточиться, чтобы он вообще ощутил их.

– Лежи, – жестче повторил Земляной, и руку на грудь положил, верно, для надежности. – Я знаю. Не тронет ее никто. Не посмеет. Ты ж понимаешь, пусть и непризнанная, но все равно кровь…

– Когда? Понял?

– Надо бы с самого начала. У нее аура больно характерная. Дед вот сразу, а я… я с ними дела иметь не люблю. Всякий раз бегу из Петергофа… вот и… кто бы мог подумать? Проклятие, конечно… а еще лечение… изодрали в клочья, но все равно же характерные родовые черты прослеживались! Так что я действительно идиот.

– Идиот, – охотно согласился Глеб. И все же приподнялся. Почти. Лежать стало на редкость неудобно.

Благо Земляной понял. Подхватил за плечо, приподнял и подушку сунул. Поинтересовался:

– Легче?

– Да.

– Пить будешь? – он снял с пояса фляжку и потряс. – Настой. Полезный.

И горький. Но горечь радовала. Кажется, все радовало, кроме ног, которые… Глеб изо всех сил пытался пошевелить пальцами. На руках вот получалось, а ноги…

– Не спеши. Физически ты в порядке. Дыру зарастили, кишки поправили. Сердечко тоже подлатали. Сказали, больно трепетный ты, все к нему тянешь, так оно долго ни у кого не выдержит.

Он щелкнул Глеба по носу. Пришлось стерпеть. Пока.

Глеб повторил вопрос:

– Когда узнал?

– Что? А… так… она как-то велела мне заткнуться. Я и заткнулся. Такое вот странное чувство, когда кто-то вдруг за поводок дернул. За такой вот родной поводок, который бережешь пуще глаза. Тогда домой вернулся и присмотрелся к снимочку нашему. И понял. То есть не все, но многое. Дальше… запросить дворцовых сплетен, в доклады оформленных. И многое выплыло.

Земляной вздохнул и виновато признал:

– Я не мог сказать.

– Почему?

– Во-первых, есть протокол. Да, и для таких вот сюрпризов тоже есть. Случались исторические прецеденты. Я должен был поставить в известность его императорское величество, а дальше уже ждать распоряжений.

– Каких?

– Любых, Глеб, любых. Говорю же, прецеденты случались, и… я надеялся только, что люди с тех времен добрее стали. А во-вторых… вот скажи я тебе, ты бы на ней женился?

Ответ очевиден. Нет.

Анна – принцесса крови. Неважно, где она росла, кого полагала родителями, как жила и что представляла собой ныне. Она – принцесса. Крови.

И не Глебу претендовать на руку ее.

– Поэтому… обряд?

– Да. Отчасти. Но то, что я тогда говорил, все правда. У нас не вышло бы изолировать проклятие. Поэтому, скажем так, я убедил себя, что действую во благо. Основная-то задача именно в том, чтобы сберечь старшую кровь, да…

Во благо.

Глеб закрыл глаза и открыл, почувствовав, как на щеку опустилась муха. Что она вообще в палате делает? Он попытался взмахнуть рукой. И даже сумел оторвать ее от постели.

– Теперь…

– Теперь ты герой. Спаситель отечества, величества и высочества. – Земляной муху прогнал. – Конечно, подозреваю, всем было бы легче, если бы ты немножечко больше мертвым был, но уж как получилось, так получилось…

Принцесса крови.

И странно, что Глеб не понял. Это же очевидно, она похожа на те дворцовые портреты в галерее, куда пускают далеко не всех. Не на императрицу, что очевидно.

И не на Николая, хотя и брат он ей, получается.

Не на Медведицу даже – Глеб застал и эту монументальную женщину, которая внушала ему не только страх – а боялись ее все, – но и глубочайшее уважение. На юную Ольгу Николаевну, в которой, как поговаривали, изрядно чувствовалась кровь иных.

Та вышла замуж по большой любви. И ушла в один день с мужем, сгорев от тогда еще неизлечимой красной лихорадки, оставив троих детей, старший из которых…

Не важно уже.

– Обряд – дело такое, не людям его разрывать, как бы оно ни хотелось…

А хотеться будет, ибо принцесса, пусть и такая, случайная, не пара обыкновенному графу. Князья найдутся. Или герцоги, с которыми надобно скрепить отношения здесь ли, за границей…

– И потому, дорогой, не избежать тебе великой славы…

Которая хоть как-то объяснит престранный выбор.

– И с нею медалей.

– Ты…

– Нет, выговор мне, конечно, сделали… так, на всякий случай. – Земляной потер шею и улыбнулся, широко так, искренне. – А после похвалили, потому как целители полагают, что именно обряд и не позволил тебе уйти совсем. Николай же хоть и засранец венценосный, а о тебе действительно испереживался. Это во-первых. Во-вторых же, они и вправду подняли архивы. И оказалось, что прав был наш друг Даниловский, когда говорил, что срывались на нем куда как реже. Уже теорию якоря выдвинули. Мол, правильная жена отчасти компенсирует девиантные порывы души, и все такое.