На краю одиночества - Екатерина Лесина

– Даже так? Ты все же решился? Мальчиш-ш-шка… – тварь зашипела, а княгиня вдруг закричала, громко и надрывно, и тонкий голос ее забился птицей в комнате, разбивая зыбкие окна, а с ними и границу мира.

Тьма вскипела. И отступила.

Отползла, оставив Глеба наедине с тварью, которая будто и не заметила торчащего осколка тьмы. Он больше не походил на копье, скорее на кривой отросток, то ли вошедший, то ли вышедший из тела. Не так уж важно.

Глеб так и не понял, как существо оказалось рядом. На расстоянии удара.

Только вдруг почувствовал глухую боль в груди. И запах крови ударил по нервам.

– А ведь могли бы еще пообщаться, – сказала тварь с сожалением.

Удлинившиеся пальцы ее пробили живот, а рука стиснула шею, запирая дыхание.

– И что ты будешь делать теперь? – поинтересовалась она.

Умирать. Наверное.

* * *

Анна понятия не имела, как ей следует поступить. Остаться на месте? Она не мастер Смерти, и вообще не мастер. И сил у нее немного, но…

Повинуясь молчаливому приказу ее, взлетел с рыком Аргус, вцепился в руку существа, которое обнимало Глеба, как-то чересчур уж крепко, почти противоестественно.

Закричала княгиня, лицо которой трескалось, осыпаясь пеплом, а под кожей медленно тлели мышцы. Его императорское величество вскинул руки, и мир вздрогнул от произнесенного Слова.

Вначале было…

– Играй, – Анна ткнула пальцами в бок Олега. – Играй…

Это важно. Почему?

Она поднялась. Воздух был вязким и плотным, не кисель, но почти. И каждый шаг давался с трудом.

Раз. И Анна оторвалась от диванчика.

Два. Проклятие в ней заворочалось, теперь она чувствовала его куда как яснее, черную сколопендру, которая давно уже обжилась в теле Анны. И выросла, питаясь ее, Анны, силой, и…

С болью она справится.

– Играй! – этот крик перекрыл вой княгини, которая, лишившись сил, упала на пол и застыла, раскинув руки.

Мертвая чайка.

На берегу моря иногда находили таких вот мертвых чаек.

Хрипел Аргус, не разжимая челюстей, а тварь трясла рукой, и рука эта стала непомерно длинной, да и само обличье ее вдруг переменилось, потекло, поплыло, будто восковую куклу плавили.

Почувствовав приближение Анны, тварь замерла, на одной непомерно тонкой и длинной руке ее висел Аргус. А вторая вошла в загривок голема, точно существо пыталось пробиться сквозь его плоть. На лице ее застыла маска гнева. И губы приоткрылись.

Раздалось шипение.

– Что ты можешь, девочка? – спросила она, рывком выдирая из голема хребет. – Что ты можешь?

– Ничего, – спокойно ответила Анна.

И ей больше не было страшно. Да, она не говорила на древнем языке.

Она не знала нужных слов.

И о ритуалах представление имела весьма отдаленное, а потому Анна сказала так, как умела:

– Уходи.

Тварь захохотала… и захлебнулась смехом, когда тонкий нервный звук пронзил тьму. У призрачной скрипки не было струн, но Олег играл.

Он стоял, закрыв глаза, едва касаясь смычком того, что Анне виделось клочком тумана, лишь отдаленно напоминающим инструмент, и играл… играл музыку, от которой хотелось плакать.

Смеяться.

И вырвать себе глаза.

Или не себе…

Тварь отшатнулась. Попятилась…

И замерла, наткнувшись на его императорское величество, который тоже произнес:

– Уходи.

А музыка наполняла дом, словно вода чашу. И этой воды было достаточно, чтобы напоить силой растения. А те… те не позволят обидеть Анну.

Взметнулись змеевидные плети декоративного плюща, упали на плечи твари, чтобы прорасти в нее. И сами листья стали камнем, а побеги – сталью. Потянулись и другие.

Хойи. Крохотные ховеары, безобидные карликовые папоротники. Фуксии и миниатюрные фиалки, вдруг сплетшиеся друг с другом, сцепившиеся иглами, сроднившиеся зеленой плотью, создавая подобие Аргуса. И зверь был зелен и страшен.

– Уходи, – повторила Анна.

И Глеб повторил ее слова шепотом. Он стоял. Пока еще стоял. Но Анна чувствовала, как уходит из его тела жизнь вместе с кровью, которой оказалось вдруг так много…

Слишком много, чтобы человек выжил. А ей так хотелось, чтобы он жил, чтобы… и Анна заплакала, осознавая собственную беспомощность. Слезы получились черными.

В сказках, конечно, бывает и не такое.

Они мешались с кровью, и та разливалась морем, в котором застыла тварь, спеленутая колючими плетьми, раздираемая ими на части. И зеленое чудовище, слепленное из растений, казавшихся еще недавно безобидными, пыталось его сожрать.

А пол покрывался тьмой. И мхом. Полупрозрачным, слюдяным, тем, который не мох даже. Анне не случалось видеть, чтобы он рос настолько быстро. Хрустальные веточки появлялись из воздуха, касались крови, смешанной с тьмой – судя по всему, тьмы было больше, ибо даже в напрочь сюрреалистичном мире не-яви человек не выжил бы вовсе без крови, а Глеб жил, – касались и наливались цветом.

Сперва они становились бледно-розовыми, но темнели, замирали в оттенках алого, чтобы потом налиться пурпуром. И происходило это столь стремительно, что казалось, будто кто-то раскатывает по черному полю живой тьмы ковровую дорожку. И по ней, невыразимо хрупкой, ломая хрустальные стебли, ступало существо, столь же далекое от людей, как люди далеки были от твари. Анна уже видела подобное, но…

Дети льда имеют лишь отдаленное сходство с теми, кто рожден осенью.

Звонкий. Белый. Чистый. Слишком чистый для этого места.

И когда флейта его, словно выточенная из куска льда – а может, так оно и было? – коснулась губ, Анна поняла, что скоро все закончится.

Она села. Во тьму, и та бережно коснулась губ. Она обвила руки, она заползла на них, слизывая горячую кровь. А та текла и текла. Глеб зажимал дыру в боку. Улыбался.

Дурак! Кто улыбается, когда умирает?!

И музыка иного сплелась с голосом скрипки, наполнила комнату, и та все же хрустнула, а тьма затихла.

Ее можно было убаюкать.

– Скоро… пробой… затянется, – Глеб сглотнул. Он сел рядом, откинулся, прижался плечом к стене. И тьма спешно взобралась и на плечо, и на тени. – Скоро… уже… тебе пора уходить.

– Нет.

Куда уходить? Ее место здесь. Здесь дом.

И цветы… наверняка пострадали. Те, которые спеленали воющую тварь, они потом, после того, как пробой затянется, станут прежними? Или Анне предстоит столкнуться с чем-то иным?

Или все проще? Сила, их питающая, уйдет, а с ней и способность двигаться. И чем они станут?