На краю одиночества - Екатерина Лесина

Серым пеплом, который покрывал тело княгини второю кожей? Или первою? Может, именно пеплом стала ее кожа? Она жила. Дышала, потому что пепел плясал над обожженными ее губами, не касаясь их. Она смотрела в потолок не мигая и казалась огромной престранной куклой…

– Пора… – Глеб прижал руку Анны к боку. – Здесь все немного иначе. Но как только затянется, я умру – с таким не живут.

– С таким тоже, – Анна чувствовала свое проклятие-сколопендру, которая желала наконец покинуть тело. И она скреблась, ворочалась, причиняя боль. Хотя следовало признать, что боль была вполне терпима.

А тварь…

– Я помогу, – она еще могла говорить. – Я помогу тебе… а ты позволь мне уйти, просто уйти…

Анна покачала головой.

– Я ведь давал тебе жизнь…

Скрипка заплакала.

А флейта подхватила этот плач, закружила, создавая снег. Стало вдруг холодно, настолько холодно, что Анна почувствовала, как пальцы ее превращаются в лед. Она даже подняла руку, чтобы рассмотреть.

Так и есть – лед.

Полупрозрачные какие. Анна поднесла их ко рту, подула. С потолка летели снежинки. Они касались мха и тьмы, покрывая ее пушистым одеялом. И та засыпала.

А мир… Мир возвращался.

– Им ты не нужна… они рады будут избавиться. Думаешь, он позволит остаться в живых кому-то, кто даже в теории может претендовать на трон? Нет… он не станет убивать тебя сам, позволит твоему проклятию ожить. А знаешь, что смерть от проклятия очень мучительна.

Анна знает.

Она не хочет думать о проклятии.

Она возьмет мужа за руку… надо же, у нее появился муж, с которым не страшно умирать. Тоже почти сказка – в один день. В одну минуту даже.

Зато у него пальцы еще теплые. И смотрит так, с укоризной. Мол, тебе бы спасаться, все слишком заняты и никто не обратит внимания… Может, и так. Но нет.

– Уходи, – повторил он.

Анна лишь улыбнулась. Наклонилась. Поцеловала мужа. Да, так определенно будет правильно…

Умирать Глебу не хотелось. И нежелание это заставляло разум метаться в поисках спасения. Но правда была в том, что спасения не было.

Быть не могло.

Скорее всего в мире физическом он давно был бы мертв: с дырой в боку жить затруднительно. А здесь Глеб лишь ощущал, как тело покидают силы. И то медленно.

Будто это место, возникшее на стыке двух миров, уже напилось досыта. И теперь само питало Глеба. Конечно, даже здесь агония не могла длиться вечно. Но…

Анна оторвала клок чего-то красно-бурого и прижала к ране.

– Он хорошо останавливает кровь, – сказала она, пожав плечами. – И воспаление снимет. На Севере его используют, но нужно, чтобы живым был…

Мох был живым.

И по ощущениям, даже чересчур живым. В рану будто огня плеснули. И огонь этот заставил поморщиться.

– Не выживешь… – прошипела тварь, которая представляла собой нечто бесформенное, покрытое плотным пологом листвы.

Не выживет. Пробою совсем мало осталось…

…В тот, прошлый раз Глеб стягивал его сам. Он позволил тьме зацепиться за края и тянул, пропуская сквозь себя, питая воспоминаниями и чужой силой.

Его нашли на том кургане. Живым. Чудом.

И в Петергоф отправили. Этого Глеб не помнил. А вот тихую лечебницу, пребывавшую под патронажем ее императорского величества, так вполне. Дни, похожие друг на друга. Сны, в которых он падает во тьму. Вздох чудовища, в этой тьме таящегося. Крики егерей.

– Я могу помочь… – этот голос вновь шелестел, пробираясь сквозь ноты музыки, от которой у Глеба болела голова. И кажется, кровь пошла.

В том числе носом.

Мха запихнуть, что ли? Нет… это ж потом найдут, смерть, безусловно, героическая, но мох в носу с героизмом как-то слабо увязывался. И Глеб от нее отмахнулся.

– Ты же знаешь, что могу… позволь… и я затяну раны… я сделаю тебя сильным… таким сильным…

– Иди ты…

– Пойду, а ты останешься. И возможно, выживешь, но не станешь прежним. Ты уже утратил кусок души…

В том проклятом кургане, где Глебу не хватило сил справиться с пробоем.

И тьмы.

И…

– Ты помнишь, как звали паренька? Того, который остался с тобой? Он прикрывал тебя, надеялся, до последнего надеялся, что ты выберешься, а с тобой и он. Ты еще с ним порой в карты перекидывался. Проигрывал. Может, поэтому ты его убил?

Тварь, чувствуя, что осталось ей немного, говорила. Она частила, спеша использовать слова, раз уж не осталось иного.

– А твоя жена, она знает, что ты представляешь?

– Да, – ответила Анна, протягивая еще клок мха.

– Нет, ты ведь никому не рассказал правды… ни ему… он тебя орденом наградил… высочайшая честь… – тварь хихикнула. – А если бы знал? Что ты не сам, что ты этого мальчишку и в жертву… Знаешь, они ведь умеют приносить жертвы быстро… быстро и больно. Ему ведь было больно?

Было. И он действительно жался к Глебу.

Спина к спине. И тьма, которая клубится вокруг, лишь острее заставляет чувствовать единственное живое существо на версты вокруг.

– Есть такое заклятие, простенькое, оно буквально выворачивает существо наизнанку, кожа, кости ломаются, кровь кипит.

Он сам предложил. Сам.

Тот мальчишка, который раньше Глеба понял, что у них не выйдет. Ни вырваться, ни… он расстрелял весь свой запас, только что тьме с того? И твари? Она, утолив первый голод, играла. Кружила.

И парень сказал:

– Что нужно, чтобы… она… до наших… не добралась?

Он боялся. И заикался немного. И дрожал, мелко так дрожал.

А Глеб сказал:

– Жертва.

– Я подойду?

Глеб кивнул. Он тоже понял, что другого варианта нет. Пробой нельзя оставлять. Возможно, вычерченная Глебом граница продержится пару лет. Возможно, этого времени миру хватит сил затянуть пробой. Возможно, и тварь сгинет, а не выберется, подобрав себе тело. Благо тел в кургане еще хватало…

– Тогда…

– Будет очень больно.

Паренек кивнул. И попросил:

– Вы только маме не говорите… всей правды.

Всей Глеб не сказал. Он и женщину эту нашел только через год, когда его самого из лечебницы выпустили. Не спешили…

Он написал письмо.

Всех, кто с ним шел, представили к ордену Полярной звезды. Посмертно. Слабое утешение, если разобраться. Какая от орденов польза? А Глеба… его долго держали. И там, в лечебнице, он думал, что это даже хорошо, что, быть может, нет места более подходящего, чтобы провести в нем остаток жизни.