Непобежденные. Герои Людиновского подполья в годы Великой Отечественной войны - Владислав Бахревский

«Они стреляют разрывными! Они стреляют разрывными!»

Но грохот смолк. Все смолкло. К яме подошли полицаи. Сухоруков спросил:

– Зарывать будем?

Ему ответили:

– Земля мерзлая. Не получится.

– Может, гранату кинуть? Вроде стонут. Парочку гранат.

– Зачем? Вон, доски от ворот, столбушок. Кидайте, и пошли отсюда.

В яму полетели деревяшки.

Полицаи ушли.

– Верочка, я – живой! – сказал Володя сестричке. – Я тебя оставлю.

Раздвигая убитых, стал выбираться.

А кто-то стонал. Вылез – стонет. Стонет!

Кинулся прочь. Бежал не останавливаясь до самого дома. Возле дома опомнился: нельзя! Побежал к бабушке, к Анне Павловне. У нее фамилия не Рыбкина. Она – Потапова. К ней не придут.

Мы храним в памяти героев.

Но убийц, стреляющих по детям, нельзя не помнить. Расстрелом командовал Михаил Доронин. Стреляли: Павел Птахин, Николай Растегин, Носов. Пятого не установили. Утром Иванов послал следователя Хаброва на место казни посчитать трупы и составить протокол.

Посчитали – десятеро, а на расстрел отвели одиннадцать человек. Снова посчитали – десятеро.

– Мальчишки нет! Рыбкина! – взвыл Доронин.

Митька, узнавши новость, выругался, сунул кулак под нос лучшему другу. А потом по плечу хлопнул.

– Объявлю награду за поимку мальчишки. Кто приведет, получит пять тысяч марок и корову. – Глянул на часы. – Через десять минут выводи Шумавцова и Лясоцкого. Лясоцкий еще не знает: все его родственники райские яблочки теперь кушают.

– Не надо смеяться! – у Доронина под глазами черные разводы.

– Я не смеюсь, – сказал Митька. – Какой тут смех! Ты стрелял – тебе в смоле кипеть.

– Не стрелял! Я не стрелял.

– Приказал стрелять.

– Приказал ты.

– А мне Бенкендорф, а Бенкендорфу – генерал, генералу – Гитлер, Гитлеру – сатана. Не горюй, Миша! Мы с тобой выкрутимся.

Опять было две телеги, те же полицаи, те же следователи, Митька Иванов да Иван Хабров, но из Гехаймфельдполицай прислали унтер-офицера и трех солдат, немцев.

Ехали той же дорогой, на Войлово. Остановились возле просеки. Прошли цепью, но кучно, единой группой. Миновали знакомый костерок.

– Показывай тайник! – Митька сунул дуло пистолета в ухо Саше Лясоцкому.

– В пяти шагах от пня.

– Показывай!

Саша подошел к потаенному месту, поднял моховую кочку. В земле – чугунок.

– Ваш почтовый ящик? – Митька достал блокнот из полевой сумки. – Пиши письмо.

– О том, что я арестован?

– Не умничай! Чего угодно можешь писать. «Братцы! Приходил к вам, вас не было».

Саша взял блокнот, карандаш.

– Так и писать? – Показал блокнот Митьке.

Тот выдрал листок.

– В чугунок кладете?

– Под чугунок.

– Положи сам.

Саша положил письмо в тайник. Чугунок закрыл мхом.

Отошли за деревья. Затаились.

– Они нас небось видели, – сказал Доронин.

– Не каркай! – заорал Митька и палец к губам: – Тихо!

Слушали. Не дышали.

Немцы подняли автоматы.

Шумавцов рванулся из леса, закричал:

– С нами немцы! Уходите!

К Шумавцову кинулся Сафронов. Разбивая в осколки тишину, ударили выстрелы. Сафронов вскинул руки, повалился.

Селифонтов от живота полоснул по лесу из пулемета. Упал за пенек, срезал очередями березки.

Немцы и полицаи залегли.

Партизаны отвечали очередями из автоматов.

Саша Лясоцкий тоже крикнул:

– Если вас много – помогите! Если мало – бегите!

И все закончилось. Немцы и полицаи поднимались с земли. Стряхивали прилипшие к шинелям листья.

Хабров потрогал Сафронова за шею:

– Убит.

– Принесу топор, – сказал Иванов и пошел к телеге.

Немцы стояли чуть в стороне. Полицаи – гурьбой. Шумавцов сказал Лясоцкому одними губами:

– Их было двое.

– Не разговаривать! – закричал Хабров.

– Они же в камере вместе сидят! – усмехнулся Доронин.

Иванов принес топор, срубил две березки.

– Кладите Сафронова на куртку – вот вам и носилки.

– За тем и приезжали? – зло сказал Доронин.

– Они нас видели, а мы могли отвечать только на их выстрелы! – утихомирил друга Иванов.

– Это он партизан предупредил! – Сахаров уперся глазищами в Шумавцова.

– Лясоцкий тоже кричал, – сказал Доронин.

– Они свою участь сами решили! – Иванов подошел к унтер-офицеру.

Полицаи несли Сафронова, немцы шли, поотстав, за немцами – Шумавцов и Лясоцкий. Позади – Селифонтов с пулеметом на плече и Митька.

Унтер-офицер приказал солдатам продолжать движение, а сам поравнялся с Митькой. Спросил глазами: где мой? Митька кивнул в сторону Лясоцкого.

Достали парабеллумы. Каждый выстрелил по два раза.

Селифонтов на выстрелы не оглянулся.

Унтер-офицер посмотрел на «своего» партизана, потом на Митькиного:

– Мальчики.

И вдруг взял Иванова за руку. Показал его рукою на свои ноги, на левую свою руку:

– Выстрели! За кровь в бою с партизанами полагается отпуск домой. Домой хочу. Я очень хочу домой.

– В следующий раз! – согласился всерьез Митька. – Здесь народу много.

Унтер-офицер даже не улыбнулся. Ему очень хотелось быть от партизан, быть от русских, быть от своих гениев войны – как можно дальше.

Полицаи почти дошли до лошадей, до телег. Митька вдруг спохватился, побежал обратно.

Вернулся, в ноги глядел, будто искал чего-то. Ехали в Людиново – от земли так и не поднял глаза, будто ему запретили смотреть на небо.

Когда Людиново освободили, нашли тела Лясоцкого и Шумавцова. Тело Алеши было обезглавлено.

Нина Зарецкая вошла в дом, сняла пальто, шляпу, сняла боты. И – зарыдала.

Потянулась руками к отцу, поцеловала крест на его груди. Опустилась на колени.

– Папа!

Матушка принесла воды, валерьяны.

Глядя на отца снизу вверх, Нина открыла то, что принесла в себе: