Инструментарий человечества - Кордвейнер Смит

Мисс Маггеридж, напыщенная костлявая блондинка, заявила, что такая чепуха, как брачные узы и фамилии, – не для нее, и ее ребенка, если это будет мальчик, станут звать Джон Америка, а если девочка – Хелен Америка.

Так и вышло, что маленькую Хелен Америку ждали у родильной палаты представители прессы. На новостных экранах возникло изображение симпатичного трехкилограммового младенца. «Это девочка». «Идеальный ребенок». «Кто отец?»

Это было только начало. Мона Маггеридж была весьма агрессивной особой. Она настаивала даже после того, как ребенка сфотографировали в тысячный раз, что это самый чудесный младенец из всех, когда-либо родившихся. Она перечисляла совершенства девочки. Проявляла глупую нежность слепо обожающей матери, понимая при этом, что, будучи великим крестоносцем, впервые испытывает подобное чувство.

Назвать такую обстановку тяжелой для ребенка будет преуменьшением.

Хелен Америка явила собой замечательный пример сырого человеческого материала, победившего своих мучителей. К четырем годам она говорила на шести языках и приступила к расшифровке старых марсианских текстов. В пять лет ее отправили в школу. Одноклассники тут же сочинили стишок:

Хелен терпела все это – и, возможно, по прихоти генетики выросла маленькой и компактной, смертельно серьезной крошкой-брюнеткой. Загруженная уроками, угнетенная славой, она стала осторожной и сдержанной в дружбе – и отчаянно одинокой в душе.

Когда Хелен Америке было шестнадцать, ее мать настиг дурной конец. Мона Маггеридж сбежала с мужчиной, которого провозгласила идеальным мужем для идеального брака, какого человечество прежде не знало. Идеальный муж был опытным полировщиком автомобилей. У него уже имелись жена и четверо детей. Он любил пиво, а его интерес к мисс Маггеридж, судя по всему, представлял собой смесь добродушного товарищества и рассудительной оценки ее щедрых финансовых ресурсов. Планетарная яхта, на которой они сбежали, нарушила инструкции, осуществив незапланированный взлет. Супруга и дети жениха сообщили в полицию. Дело кончилось столкновением с роботизированной баржей; оба тела опознали.

В шестнадцать Хелен уже была знаменитой; в семнадцать – уже была забытой и очень одинокой.

IV

Это была эпоха моряков. Тысячи фоторазведывательных и измерительных ракет начали возвращаться с урожаем со звезд. Человечество познавало планету за планетой. Открывало новые миры, когда межзвездные поисковые ракеты доставляли фотографии, пробы атмосферы, замеры гравитации, информацию об облачном покрове, химическом составе и тому подобном. Из многочисленных ракет, завершивших свои двухсот– и трехсотлетние путешествия, три вернулись с сообщениями о Новой Земле – планете, настолько напоминавшей Терру, что ее можно было колонизировать.

Почти за сто лет до этого в космос отправились первые моряки. Они начали с маленьких парусов, площадью не больше двух тысяч квадратных миль. Постепенно размер парусов увеличивался. Техника адиабатической упаковки и перевозки пассажиров в индивидуальных коконах снизила опасность повреждения человеческих грузов. Потрясающей новостью стало прибытие на Землю моряка, родившегося и выросшего при свете иной звезды. Он провел месяц в агонии и боли, везя скованных ледяным сном переселенцев, управляя колоссальным кораблем, движимым давлением света и преодолевшим бескрайние межзвездные пространства за объективный период времени в сорок лет.

Человечество привыкло к облику моряка. Его шаги были плоскостопыми. Он поворачивал шею резкими, механическими рывками. Он не выглядел ни молодым, ни старым. Он провел без сна и в сознании сорок лет благодаря препарату, который позволял функционировать в режиме ограниченного бодрствования. К тому времени, как его расспросили психологи, сперва для законных властей Инструментария, а затем для новостных выпусков, стало очевидно, что он считал, будто эти сорок лет продлились около месяца. Он не вызвался вернуться обратно, потому что действительно состарился на сорок лет. Он был молод в своих надеждах и желаниях – но сжег четверть отпущенного ему срока одним мучительным испытанием.

Тогда Хелен Америка поступила в Кембридж. Колледж леди Джоан был лучшим женским колледжем во всей Атлантике. Кембридж воссоздал свои доисторические традиции, и необританцы вернули себе тонкое инженерное искусство, объединявшее их обычаи с более ранними древностями.

Само собой, официальным языком был космополитный земной, а не архаичный английский, но студенты гордились жизнью в восстановленном университете, которая, если верить археологическим находкам, почти не отличалась от прежних времен, когда тьма и тревоги еще не накрыли Землю. В этом ренессансе Хелен немного расцвела.

Службы новостей следили за ней самым бесцеремонным образом. Они оживили ее имя и историю ее матери, а потом вновь о ней забыли. Она подала заявление на шесть профессий, последней из которых была «моряк». Она оказалась первой женщиной, подавшей такое заявление, – в первую очередь потому, что была единственной девушкой, прошедшей по возрасту и обладавшей необходимыми научными навыками.

Ее фотография появилась на экранах рядом с его фотографией прежде, чем они встретились друг с другом.

На самом деле она была совсем другой. Она так сильно страдала в детстве из-да «Хелен, Хелен, свинья свиньей», что могла проявить конкурентноспособность лишь на сугубо профессиональном уровне. Она ненавидела и любила свою потрясающую мать, которой лишилась, скучала по ней и столь твердо решила ни в чем на нее не походить, что превратилась в воплощенную противоположность Моны.

Ее мать была неуклюжей, крупной блондинкой – из тех женщин, которые становится феминистками, потому что сами не слишком женственны. Хелен никогда не задумывалась о своей женственности. Она просто тревожилась о себе. Ее лицо было бы круглым, будь она полной, – но она не была полной. Черноволосая, темноглазая и ширококостная, но худая, она была генетическим портретом своего безвестного отца. Учителя часто ее боялись. Она была бледной, тихой девочкой – и всегда знала предмет.

Сокурсники несколько недель подшучивали над ней, а затем в большинстве своем объединились против непристойности прессы. Когда выходил очередной выпуск с какой-нибудь глупостью про давно усопшую Мону, по Леди Джоан проносился шепот:

– Держите Хелен подальше… эти люди опять взялись за свое.

– Не позволяйте Хелен смотреть новости. Она лучше всех разбирается в необеспеченных науках, и ей нельзя расстраиваться прямо перед экзаменом на отличие…

Они защищали ее, и она увидела собственное лицо в новостях по чистой случайности. Рядом было лицо мужчины. Она подумала, что он похож на старую обезьянку. Затем прочла: «СОВЕРШЕННАЯ ДЕВУШКА ХОЧЕТЬ СТАТЬ МОРЯКОМ; СЛЕДУЕТ ЛИ МОРЯКУ НАЗНАЧИТЬ СВИДАНИЕ СОВЕРШЕННОЙ ДЕВУШКЕ?» Ее щеки вспыхнули от беспомощного, неминуемого стыда и ярости, но она слишком преуспела в том, чтобы быть собой, и не поступила так, как, возможно, поступила бы подростком, – не возненавидела этого мужчину. Она знала, что в этом нет его вины. В этом не было вины даже глупых, напористых мужчин и женщин из службы новостей. Дело было во времени, в традициях, в самом моряке. Однако от нее требовалось лишь быть самой собой, если она когда-нибудь узнает, что это означает в действительности.