Когда нет прощения - Виктор Серж

и использует в интересах хозяев фактически любой текст?

Что же до разрыва со Сталиным и бегства, то «Дело Тулаева» отчасти перекликается с романом «Когда нет прощения», написанным в 1946 году и ждавшим издания до 1971-го, когда он впервые вышел во Франции.

III.

Эта книга пронизана отчаянием. Его истоки – в биографии автора.

Он живет и пишет в эпоху прекрасных обещаний и страшных поражений революционного движения: в 1921-м – разгром Кронштадтского восстания; в 1923-м – крах попытки начать мировую революцию в Болгарии и Германии; в конце 1920-х – триумф Сталина над оппозицией, потом – «великий перелом» – репрессии против крестьян и интеллектуалов, колхозы. В 1933-м – победа Гитлера. Дальше – суды над «антисоветчиками-троцкистами» и тотальное подавление в СССР и намека на инакомыслие. В 1939-м гибель Республики и анархического эксперимента в Испании. В 1939-м – советско-германский пакт. В 1940-м – убийство Троцкого. И, конечно, Вторая мировая – гибель тысяч соратников Сержа. Это – исток первый.

Второй – свой, подкожный опыт утраты иллюзий и надежд – преследования, тюрьмы, ссылки, лишения и изгнания. Виктор, как и многие подобные ему, не читая и споря, а лично проживает ситуацию, когда дело всей его жизни – Революция – желанное живое свершение – гибнет под катком революции-структуры, революции-бюрократии, революции-формальности. Леденеющей, звереющей и истребляющей своих, не желающих вписаться в ее лживый формат. Он, наверное, мог. Но не стал. Не пошел через крушение мира насилья, в мир насилья новый, иной. Где, кто был ничем, стал всем. И повел свой последний, решительный бой. Пугая род людской таким избавленьем.

Третий исток – послевоенное торжество тоталитарной версии социализма по ту сторону железного занавеса, и традиционного капитализма – по эту. С их эксплуатацией, машинами тайного сыска, войны и пропаганды. При отсутствии в мире масштабных либертарных проектов, способных быть ориентиром для такого человека как Серж.

Утрата исторической перспективы на фоне могущества чуждых сил – это ли не повод для отчаяния? При серьезном отношении к ней, как к ценности.

Таковы три источника и три составные части отчаяния Виктора Сержа, сквозящего в романе «Когда нет прощения».

IV.

Автор не преувеличивает. Прощения правда нет.

– И не может быть! – воскликнет кто-то, – В мире, где нет Бога! Ибо – откуда взяться-то? Коли кругом одни звери, машины и люди. Но и те, и другие, и третьи – все не по этой части.

Да, искать в этой книге христианскую ноту, пожалуй, не стоит. Лишь порой слышен ее дальний отзвук в рассуждениях о свободной воле, природе добра, о том, что «когда царствует смерть, мы имеем право думать лишь о жизни» и «реальное могущество принадлежит не мраку, не камню, а жизни». А известно: и путь, и истина, и жизнь – Христос. Но, во-первых, Он здесь не назван. А, во-вторых, всё это – умозрения героев.

А реальный их опыт (как и там, где читатель сейчас) – безжалостность провокаторов и шпионских сетей вчера, сейчас и завтра. Будни осажденных крепостей. Когда-то – Ленинграда, а вчера – Кобани. Кровавое столкновение тоталитарной бюрократии и сопротивления ей в XX и в нашем веке.

Безжалостность описана в романе достоверно. Она знакома автору. Как и чувства детали, чудом обретшей волю к побегу и совершившей его.

Как и страх. Читатель легко его ощутит. Стоит лишь включить воображение, и представить себя на месте героев. Здесь он – антипод не радости и смелости; но тоски. Изнуряющей, как тяжкое бремя, тоски о желанных, но недостигнутых целях и несбывшихся великих прорицаниях. Потопленных в рутине убийств и готовности идти на убой. Страх, присущий рискующему головой. И – с трезвейшей ясностью сознающему опасность личного действия. Напряжение. Сосредоточенность. Готовность. Необходимость переиграть смерть. И – несущего ее врага. Это – не азарт удалого любителя, а расчет одаренного профессионала. Но не солдата Армагеддона, а «труженика конца света», как назовет его Серж.

Стать им несложно. Всего-то дел – «заставить мозг замолчать». И увидеть, что бывает, когда «тростник перестает мыслить». А еще – море «людей, спящих наяву». И, конечно, фокусника, что «с ученой мордой достает из цилиндра веселого монстрика с черепом вместо головы и семью мягкими лапками, представляя его публике: Herr Geopolitik!» – господин Геополитик! Почтенная и образованная публика в восторге. Все кричат: «Ах, ах! Геополитика, мой друг, геополитика! Куда ты идешь, я знаю: навстречу пуле в задницу…»

Так не наплевать ли на знак: «”Внимание! Смертельная опасность”? Еще одна маленькая смертельная опасность… Вот шутники».

Впрочем, чаще слышна не шутка, а ложь. Она описана чудно. Вписана. Прописана. Люди лгут легко. Как и говорят крайнюю правду. Кто – спасая свою жизнь. А кто – еще и того, кто невесть как стал дорог. Или – ради должности или награды. А то – чтоб убить и обокрасть. Пристроить нужного человека. Добыть денег. Спастись… Спастись…

При чтении прекрасной конституции – кто смеет думать об амуниции? В мире беспредельной проституции – разве мудро доверять полиции?

В этом романе тонко рассказаны инстинкты. Что главнее их? Борись за жизнь! Откуси врагу руку с пистолетом! Вырви глаз, кадык, сердце. Убей его. И его любовь. Он ее и сам бы убил, если б дали приказ. Жалея ли? Поняв ли, что-нибудь? Неведомо.

Но приказа нет. Так что можно поговорить. О разуме и истории. О том, что космос бредит, и это уже не остановить. О силе земли, душе, красоте. О слабом, но неизменном свете, проникающем порой сквозь стены камер и склепов. О том, что нас озаряет.

Но и герои, и автор помнят: оружие должно быть под рукой. Если повезет, оно пригодиться. «Значение оружия для жизни человека можно сравнить лишь со значением бумаги», – учит Серж. Но и в эпоху, когда мандат наделен мощью многотонной бомбы, его почти безмерная власть может уступить власти пулемета.

Ни мига релакса. Ни грана покоя. Никакого доверия никому. Иначе – смерть. Разговор о ней и о цели – один из главных диалогов книги Сержа.

И о том, что когда всё так, могут ли люди любить? Как? Если знают, что штабы уже изучают театры военных кампаний, просчитывают жертвы первого удара; ресурсы второго и третьего года: сколько – руин, сколько – детей, сколько – солдат. Ведь, как и прежде, «человек – атом силы армий»…

Тайные службы сочиняют меры охраны себя и владык. И дьявольскую феерию ложных заговоров. Столько-то арестов; столько мест заключения; столько клещей и палачей; такие-то меры дознания; столько-то – признаний и оговоров; приговоров и казней показательных и тайных. И – надзор: