Когда нет прощения - Виктор Серж

электронная слежка; контроль коммуникаций; доносы, доносы, доносы.

Вопрос: «ничего подозрительного не обнаружили?»

Ответ: «всё подозрительно».

Обычный пароль на КПП страны, где если б у обочин ставили кресты в память обо всех убитых, они протянулись бы через весь континент, до горизонта, до полюса.

Система должна работать. Значит – изоляции и ликвидации… А вы (ведь до вас очередь пока не дошла?), может, и знать не знаете, как это бывает? А оно может случиться. В любой момент. Хоть сей секунд. И понять не успеешь – кто предал или убил. Жена, милый друг, умный гость. Может, еще услышишь: «…ничего не поделать… наберитесь терпения, уже недолго… Я действовал согласно приказу, поверьте…»

Ну, и, конечно – декорации. И непременно – манипуляции.

Службы управления массовым выбором. Мастера анализа общественного мнения. Еще большие мастера его формирования. Гении медиа-кампаний. Виртуозы фильтрации информации, редактирования и цензуры реальности. Методы создания и внедрения клише добра и зла; мифов о героях и злодеях, образов отважных борцов и продажных подлецов, великих вождей и людей-гвоздей, счастливых, когда молотком – по шляпе. Забытые дружбы, разбитые семьи, за и против, отец на сына, брат на брата, стороны баррикад, линии фронтов, оскал зубов, вопли и рукоплескания. Вот – их работа.

А вот и мудрец, что на мещанский вопрос «а скоро победа?» скажет прямо: «Наша победа не на земле и не во времени, она в бессмертном Расовом принципе». Или – «в великом Учении Ленина-Сталина». Или – в священной Частной Собственности. Ну а госпожа или товарищ оправит слова эти в рамку и повесит над колыбелью сына…

Зловещ и опасен системе тот, кто это понимает.

Повстанец ей лишь досаден. Он отвлекает. Его надо одолеть. Сделать нужным. Использовать труп и имя: изверг, шпион, враг народа.

Куда опасней понявший и – скрывшийся. Система не может позволить бежать от себя. Ее девиз – найти и обезвредить. Будь ты хоть герой, хоть автор.

Замыслил побег? Откажись от всего. Бежишь? Будь готов ко всему.

А это трудно, если с тобой – женщина. Ты не в силах контролировать каждый ее шаг, слово, поступок. Она звонит по телефону, когда нельзя. Встречает другого любовника и говорит с ним, когда смертельно опасно. А рядом еще и маячит странный автомобиль. Ошибки и угрозы сцепляются в цепь, на нее нанизаны подозрения: «его убьют… меня убьют… он меня бросит… она меня сдала… как спастись… деньги, деньги, деньги… врут, что шпионы не ограничены в средствах». Она в панике. И унять ее – особый тяжелый труд. А сил, как и денег, у тебя в обрез.

Ну – да: фокусник верит в свои трюки, в тайны, коды, уловки, молчание, монстров, маски, игру. Но трюки копируют, тайны продают, коды вскрывают, уловки не работают, молчание нарушено, монстры в плену, маски срывают легче, чем лица, копирку, через которую печатали тайные депеши, бросают в мусорные корзины, игра не стоит свеч.

Ресурсы Системы, в отличие от твоих, безмерны. Ее мощь – в дисциплине верных ей деталей, умеющих многое и готовых на всё.

Она чувствует попытку самоопределения. И если ты не успеешь, успеет она. Так погибли тысячи. И сам Старик, стратег, трибун, герой истории и книги. Кто он – Старик? Троцкий? Видимо. Но если в истории он – глыба, то в книге – эпизод большой войны.

Мир этой войны – предвоенный Париж, блокадный Ленинград, крах Рейха, салоны пароходов, равнодушная сытость Америки, спасительная мексиканская глушь… Везде и полуграмотный солдат, и страстный пилот, и генерал контрразведки, и вообще – почти все – думают либо об атаке, либо о бегстве. И мы уже знаем, почему в их скудно обставленных приютах на ящике из-под консервов – кривой нож и наган. Оружие должно быть под рукой. А дальше? Твоя любовь гибнет от тифа голодной зимой, а соседи крадут подстилку с кровати, где она умерла, саму кровать, пару книг, зубную щетку…

Дальше – только могилы. Порой говорящие с нами о бренности сущего.

Принцип: поражение – маневр; отступление – подготовка к атаке. Стратегия – схватка воль. Где враг жесток технически, мы – дики. Прежде всего – с собой. Что нам стоит сказать: «товарищи, расстреляйте меня, как и остальных!» О’кей? Вот уже и она – грань, за которой таится безумие.

Длинные описания пейзажей, построек, нравов, море деталей, свет, тени, лица убийц, боль жертв, плеск воды, иллюзия защиты, утрата осторожности, афоризм за афоризмом, танец привидений. Но Партия всё равно вас найдет.

Зачем люди делают это друг с другом? Что ими движет? Что ведет? Не помешательство. А суровая, непоправимая нормальность. Бездонный, как подвалы Альтштадта и влажный, как заросли Мексики родник ужаса.

Зачем всё это было? Тайные сговоры. Обрывки идей. Измена и святотатство. «Высшее управление Образования, Психиатрическая служба Здравоохранения, Политическое руководство Армии, Политбюро, Институт Долголетия», хранящий кадры власти, истребляющей свои кадры.

Герой Сержа говорит прямо: «если бы у меня был справочник по археологии, я бы с удовольствием вырывал из него страницу за страницей и развеивал клочки по ветру над этими руинами». Само-собой! И вот – оно: «все страницы жизни вырваны…»

Допустим. Но как быть со списками убитых и убийц? Как не встать на путь, ведущий туда, куда точно не надо идти, плыть, ехать, лететь, бежать?..

Ответа нет. Как нет прощения. Но, возможно, еще есть силы. Тогда «на ветру хлопает дверь в никуда», и ты, как герой Сержа, кричишь: «НИЧЕГО!» И понимаешь величие этого слова.

V.

Не случайно он вкладывает в уста одного из героев, очевидно, собственную мысль: «Мы слишком старались погасить умы. Старая революция умерла, говорю тебе, нужна другая, совсем другая, и я ее не вижу».

Но, это «не вижу», не значит, что ее нет.

А только лишь, что и Серж открывает нам душу. Спрашивает: как жить, если вера в революцию – это вера в великое созидание, но строить нечего?

Что теперь делать писателю? И что есть писатель? – вопрошает он.

Мерзко думать, что твой дар паразитирует на жалком, пустом, ни на что не годном создании… Противно подчинять в себе писателя такому существу. Кропать заказные тексты на злобу дня? Что ж, хорошо, коль они дурны. А если – блестящи? Вот где драма. Вообразите: автор, живущий в жалком человеке – умней, честней и одаренней его. Порой, он взлетает до мастера – дерзновенного, проникновенного, парадоксального. В его книгах, сработанных на заказ, истинно бьется жизнь, дающая им блеск и силу.

Он может стать гением хоть красного реализма,