Халцедоновый Двор. И в пепел обращен - Мари Бреннан

– Я обдумаю ваши слова, сэр Энтони, – отвечал генерал.

Иного ответа Энтони и не ждал, однако во взгляде Монка чувствовалась неуверенность.

«Возможно, на раздумья уйдет не один день, однако теперь он наш».

Часовня Св. Стефана, Вестминстер, 21 февраля 1660 г.

Колонну, ведомую одним из капитанов Монка через вестибюль Палаты общин, встретили овациями и криками «ура». Кто эти люди – просители, явившиеся к Общинам с ходатайствами, или же слухи о планах генерала уже просочились в народ? Вызванный вместе с остальными в Уайтхолл, в покои генерала, задолго до рассвета, об этом Энтони мог лишь догадываться. Так ли, иначе, а возвращение отстраненных членов парламента на законное место собравшиеся приветствовали во весь голос.

Казалось, все это – триумфальное шествие. По сему случаю Принн нацепил на пояс палаш с корзинчатой гардой, выглядевший столь же древним, как и он сам, и энергично махал рукою знакомым, пока ножны палаша не запутались в ногах сэра Уильяма Воллера, шедшего сзади, и Принну не пришлось заняться приведением в порядок амуниции.

Ловко обогнув споткнувшегося Воллера, Томас Соам подмигнул Энтони и сказал:

– Сдается мне, раньше тут было просторнее.

– Это потому, что сегодня тут от народа не продохнуть.

Впереди, у барьеров, преграждавших путь в Палату, выстроились солдаты: прекрасная позиция, чтобы следить за порядком. Миновав их, вычищенные парламентарии обнаружили, что зал пуст.

– Думаете, они узнали о нашем приходе?

– Охвостье? Надеюсь, нет. Пусть-ка удивятся, когда увидят – то-то я, признаться, повеселюсь!

По крайней мере, Хезилридж должен был знать обо всем: поутру, явившись с визитом к Монку, и он, и его прихвостни были неприятно удивлены. Но вот в зал начали прибывать остальные. Стоило им увидеть давних коллег – и поводов для веселья у Соама оказалось предостаточно.

Предоставив другу любоваться их сконфуженными минами, Энтони устроился на скамье поудобнее. Сколько бы Монк ни тешил себя иллюзиями, будто они собрались, дабы вновь учредить в Англии республику, он всеми силами стремится, по меньшей мере, избежать войны, и в сем вопросе Энтони с радостью пойдет ему навстречу. Но в остальном…

Нет уж, пора вернуться к прежнему мироустройству. Палата общин. Палата лордов. Король на престоле.

Еще немного, и Англия вновь станет королевством.

Халцедоновый Чертог, Лондон, 19 апреля 1660 г.

Убедить придворных дам оставить ее в покое удалось не без труда. Одни последовали за Луной в изгнание, другие – нет, но ныне все до единой исполнились решимости держаться, как ни в чем не бывало – то есть, цепляться к королеве репьем, будто ревностная служба позволит искупить все былые грехи. Самые упорные никак не желали понять простой истины: говоря, что желает остаться одна, она имеет в виду полное одиночество, – и с этими без резкости не обошлось.

В конце концов добившись желаемого, Луна устроилась в одной из гостиных за вирджиналом[61]. Не обладая ни выразительностью, порой проявляемой смертными, ни одержимостью дивных, ни даже практическим опытом, играть на сем инструменте она не умела, однако вирджинал был для нее в новинку и прекрасно помогал отвлечься от дум.

Настолько, что Энтони, вошедший в гостиную без доклада, был встречен беззаботной улыбкой. В руке он держал письмо – да не какой-нибудь клочок бумаги, а тонкий пергамент, скрепленный восковою печатью. Оттиска Луне, не поднимаясь, разглядеть не удалось, но, судя по ленте, свисавшей с печати, то было нечто официальное.

– Что это?

– Письмо, и, боюсь, не из тех, что приносят радость, – отвечал он, вручая пергамент Луне. – От Никневен.

Ошеломленная, Луна уставилась на него во все глаза, безвольно опустив руку с письмом к полу. Со дня ее восхождения на престол королева Файфа не удостаивала Луну личных посланий ни разу. Что же случилось? И отчего ее письмо принес Энтони?

– Что до второго, – сказал он в ответ на ее вопрос, – там, за дверью, я обнаружил Валентина Аспелла, расхаживавшего из угла в угол в поисках мыслей, как бы вручить его тебе, не рискуя головой. Вот я и предложил взять сие опасное дело на себя. Но вот по какому поводу она тебе пишет… пока не прочтем, не узнаем.

Луне и не хотелось этого знать. Хотелось одного – швырнуть письмо в камин, не читая. Но вместо этого она опустилась в кресло у очага и сковырнула печать ногтем.

Послание было адресовано одной только Луне, но это и неудивительно: вряд ли Никневен горит желанием признать смертного ее соправителем. Тем не менее, она повернула письмо так, чтоб его видел и Энтони, придвинувший кресло к ней.

Почерк оказался резким, без витиеватых росчерков, а содержание – ясным и недвусмысленным.

– Земля и небо, – удивился Энтони. – Выходит, в Файфе его нет?

«Сим заявляем о своем праве на голову Ифаррена Видара, что обманул наше благосклонное к нему доверие. Ежели ты или кто из твоих подданных оного схватите, без промедления выдай его нам, не то мы вновь пойдем на твое королевство войной и ни следа от него не оставим».

Беззвучный смех, вырвавшийся из груди Луны, был порожден отнюдь не весельем. Она не верила собственными глазам.

– Похоже, нет. Что и неудивительно.

Долгие годы беркширского изгнания оба они всеми силами поощряли в Никневен недовольство Видаром. Очевидно, теперь нужда в сем отпала. В Файфе Видара нет: поражение в Лондоне лишило его благосклонности Гир-Карлин.

Но тогда где же он?

Откинувшись на спинку кресла, Энтони поднял брови.

– Ну что ж, одним бременем у тебя меньше – и представляю, каким! Пусть Гир-Карлин его и прикончит.

– Пусть сначала найдет, – пробормотала Луна.

Прекрасно знавший Луну, Принц вновь подался вперед и устремил на нее испытующий взгляд.

– Похоже, ты недовольна.

Аккуратно, по прежним сгибам, свернув пергамент, Луна внимательно оглядела письмо. Оттиска на смятой печати было уже не разобрать – если, конечно, она вообще принадлежала Никневен. Неужто Гир-Карлин столь часто пишет письма? Или, в попытке подражать просвещенным монархам, позаимствовала печать у кого-то другого?

– Это шантаж, Энтони.

– Но ведь сие заявление означает, что тебе ничего не грозит, а ты ведь этого добивалась.

– Не грозит? – резко откликнулась Луна. – Никневен ненавидит Чертог всей душой. И лишь потому, что я помогу ей казнить Видара, от своего не отступится. Но суть не в этом, Энтони, суть в самих угрозах.

– Понимаю, – помолчав, согласился Энтони. – Ты не желаешь склоняться перед угрозой у всех на глазах. Но ведь о ней никому, кроме нас двоих не известно. Аспелл письма не читал. Если Видара без шума найти и отправить на север…