Я за тебя умру - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Тем временем бродяга, который очень тихо лежит в траве, пришел в сознание. Он изумленно наблюдает за ними сквозь кусты.

Дик с Томом смотрят на Энн, ожидая аплодисментов. Вместо этого она говорит почти что с досадой:

— Опять спасли страну.

Тут к ним подъезжает фургончик со звукозаписывающей установкой. Из него выскакивает репортер с микрофоном.

— Что вы могли бы нам сказать? — спрашивает он. — Это программа «Встречи на дороге». Как вас зовут?

Он сует микрофон Энн. Она говорит в него:

— Меня зовут Грация О’Хара. Я считаю, что никто не должен совать нос в чужие дела.

— Вы не принимаете нас всерьез, — с досадой говорит репортер. Потом кидается обратно к своей машине, вопя в микрофон: — Ничего страшного, друзья! Эти люди репетируют пьесу. Они не хотят разговаривать. Ну что ж, друзья, — тогда я расскажу вам еще немного об этом ощущении чистоты…

Но четверка, оставшаяся без средств передвижения, устремляется за ним. Двое молодых людей ведут под локти секретного агента, Энн неохотно шагает следом.

— У нас пленник, — говорит Дик. — Его ищет полиция. Он заговорит, если вы отвезете нас в Принстон.

Они набиваются в фургончик. Энн садится рядом с водителем, пленник около нее. Том с Диком на одной подножке, репортер — на другой. Когда машина разворачивается и едет обратно в Принстон, репортер сует микрофон под нос секретному агенту, но Энн закрывает его рукой.

— Он тоже не будет говорить, — заявляет она.

— Она права, — подтверждает Жак.

— Пленник молчит, — говорит репортер, — но я думаю, вы не расстроитесь, если взамен я расскажу вам, как сохранить свою одежду свежей и чистой.

На окраине Принстона мы обнаруживаем, что прямо за репортерским фургончиком едет украденный грузовик с медсестрой за рулем. Внезапно она вырывается вперед, разворачивается и перекрывает дорогу, вынуждая фургончик быстро и рискованно затормозить; при этом двое молодых людей слетают с подножки, и Жак получает возможность сбежать. Репортер комментирует все эти события, не умолкая ни на миг, за чем бы мы ни наблюдали — за самим побегом или за реакцией Энн, которая в глубине души чрезвычайно рада.

— Пленник сбежал, друзья, — говорит репортер. — Подробности мне неизвестны. На мой взгляд, все это крайне подозрительно, друзья, крайне подозрительно.

Когда он произносит эти слова, мы видим лицо Энн, на котором написано сожаление: она понимает, что ее большое приключение кончилось. Затем происходит плавная смена кадров, и мы возвращаемся к тому месту, где оставили бродягу. Держа в руках снаряд, он голосует на обочине. К нему подъезжает машина с симпатичной парой, и бродяга вместе со своим драгоценным грузом залезает внутрь. Когда они трогаются дальше, он спрашивает доброго самаритянина:

— Далеко едете?

— До самого Вашингтона, — отвечает тот. — Я промышленник. У меня дело в военном министерстве.

Бродяга вспоминает о лежащем у его ног снаряде и решает не ударить лицом в грязь.

— У меня тоже, — говорит он, и ЭКРАН МЕРКНЕТ.

Когда он снова светлеет, мы попадаем на выпускной бал в Принстоне двумя месяцами позже. Мы следим, как Энн танцует; ее наперебой приглашают всё новые кавалеры. Ее лицо посерьезнело, на нем отражается больше раздумий, чем мы привыкли видеть. Она явно уже не та жизнерадостная и легкомысленная девушка, с какой мы познакомились вначале. По ее лицу можно догадаться, что она кого-то ищет. Всякий раз, как ее партнера похлопывают по плечу, чтобы занять его место, она жадно оборачивается к очередному юноше, и в ее взгляде читается вопрос: «А вдруг это он?» Но всякий раз ее ждет разочарование, которое она вежливо прячет от чужих глаз, грациозно принимая новое приглашение.

Где-то по ходу нашей истории Жак узнал, что она собирается на этот бал. И вот он появляется — во фраке, без всякой маскировки, спокойный, уверенный в себе — и с надеждой высматривает ее в толпе. Увидев его, она пугается как за себя, так и за него.

— Позвольте мне?

Они говорят — со смесью страха, радости, отталкивания и притяжения.

— Смелости вам не занимать, — говорит она.

— Да нет, на этот раз я законов не нарушаю. Я теперь в посольстве в Вашингтоне, работаю атташе.

— Если Дик с Томом вас увидят…

— У меня дипломатическая неприкосновенность.

Услышав это, она останавливается.

— Я вас ненавижу, — говорит она. — Я не могу с вами танцевать. Кто вы? Так и не скажете? Что все это было?

— Потанцуйте со мной, тогда расскажу, — отвечает он.

Она медлит, колеблется, потом уступает — решающим фактором, возможно, оказывается любопытство.

— Рассказывайте, — требует она с замиранием духа, когда они снова начинают танцевать.

Во время танца она то и дело вынуждена перебивать секретного агента, оборачиваясь к юношам, которые пытаются занять его место, со словами: «Спасибо, не сейчас». Она сопровождает свои отказы ослепительной улыбкой, но, когда поворачивается к Жаку, ее лицо снова становится серьезным. И вот что он ей рассказал:

— В одной из стран, которую вы посетили, был создан новый снаряд, представляющий для нас интерес. Мой товарищ подкупил рабочего, и тот раздобыл ему экземпляр из опытной партии как раз в тот день, когда объявили войну. Возник вопрос, как доставить его в мою страну для изучения и анализа. У американки вроде вас было больше всего шансов пересечь границу без досмотра багажа, и ваш чемодан стоял в вестибюле гостиницы с ярлыком «в пути не требуется». Товарищ отправил мне кодированную телеграмму. Я не стану объяснять вам, как мы провели его через таможню, потому что это может подтолкнуть ваших соотечественников к нежелательным выводам.

При этих последних словах она вспыхивает негодованием, и он поспешно продолжает:

— Простите, я хотел сказать — наших соотечественников. Когда война закончится, я останусь здесь, так что мы с вами всегда будем гражданами одной страны.

— Все не так просто. Куда девался снаряд?

— Вы меня поймали.

Она вдруг улыбается.

— Правда? — спрашивает она, и они приникают друг к другу теснее.

Плавный переход к дверям военного министерства в Вашингтоне, перед ними гордо стоит на часах наш бродяга в мундире.

Работа над «Парой» не была завершена. Начало рассказа напечатано на машинке, затем идет рукописный текст. Рассказ дает, насколько возможно, хорошее представление о том, как у Фицджеральда шла работа над произведением.

Специалисты по Фицджеральду датируют «Пару» по-разному — от 1920 года до 1931-го. Ранние датировки более правдоподобны. В рукописной части и в карандашных исправлениях на машинописной почерк Фицджеральда более петлистый, что характерно для начала и середины 1920-х годов. Кроме того, машинописная часть сделана на почтовой бумаге с водяными знаками «Hammermill Bond». Эта недорогая бумага из Пенсильвании была популярна на востоке США и легкодоступна в окрестностях Нью-Йорка, где Фицджеральды жили с апреля 1920-го до мая 1921 года. Рукописная же часть — на бумаге 8,5 14 дюймов «Goldsmith’s Bond». «Голдсмит бук энд стэйшионари компании», основанная в 1880-х годах в Уичите, была одной из крупнейших на Среднем Западе компаний по изданию книг и производству канцелярских товаров. Позже у нее появились на восточном побережье магазины по отделке жилищ, но Фицджеральд купил эту бумагу скорее всего в Сент-Поле, где они с Зельдой жили с августа 1921 года до октября 1922-го.