Я за тебя умру - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Кроме того, Фицджеральд любил изображать людей своего возраста и беллетризировать недавние события собственной биографии; это можно увидеть в каждом его романе. Здесь супругам лет двадцать пять — тридцать, они не первый день женаты и не первый день ссорятся. Наряду с водяными знаками это указывает на время написания рассказа — начало 1920-х годов, когда Фицджеральд молод, но уже не слишком: он зрелый человек и берется за трудные темы развода и отчаяния.

I

Кульминация трагедии произошла на широком удобном диване, самом старом предмете мебели в их семейной жизни.

— Хорошо, — сказал молодой Поулинг, очень серьезно и грустно, — на этом и порешим. К согласию мы прийти не можем, и лучше нам разойтись. Мы год пытались и только отравляли друг другу жизнь.

Кэрол кивнула и поправила:

— Ты хочешь сказать, что ты отравлял мне жизнь.

— Нет, не хочу. И на этом остановимся. Достаточно. Я больше не хочу спорить. Ты меня не любишь, и я одного не могу понять: почему ты не уяснила этого до брака. Теперь… — Поулинг замялся. — Когда нам практически… то есть практически…

Прохладный ночной воздух начала мая натекал в комнату. Кэрол красивой походкой перешла на другую сторону и встала перед горящим камином.

— Я хочу побыть здесь, пока мама не вернется из Европы, — сказала она. — Это дело двух недель, а я буду собираться. Конечно, если хочешь, могу уехать завтра, но пока что не знаю куда.

— Не думай уезжать, — поспешно возразил Поулинг. — Останься здесь. Я сам уйду, прямо утром.

— Нет. Если ты хочешь как можно быстрее, то съеду я. Просто я думала, если мое присутствие не будет тебя раздражать…

— Меня раздражать? Ни капли. Да ведь… — Он закусил губу. Именно поэтому они и расходились. Все, что он делал, раздражало ее ужасно. Он уже бросил все попытки ей угодить, несколько недель назад бросил.

— Разумеется, ты можешь остаться, — продолжал он официальным тоном. — Вечером перенесу свое барахло в большую комнату.

— На две недели только, понимаешь?

— Да я только ра… — Он опять осекся. Хотел сказать, что будет рад, но сообразил, что фраза неуместна. Тем не менее она была близка к истине: ум его вцепился в мысль, что она еще побудет здесь, пусть хоть две недели. Расстаться было, конечно, необходимо — но это короткое время, когда все решено, но еще не завершено, сделает расставание менее резким и ожесточенным.

— И еще одна вещь, — сказала жена. — Вернее, две. Первое — завтра я пригласила кое-кого на ужин…

— Хорошо.

— …и второе: Эстер и Хильда завтра утром уходят, и нам надо кем-нибудь их заменить, пока… пока не приедет мама. Так что сегодня я нашла в городе пару.

— Двоих. Естественно.

— Нет, чету. Мужа с женой. Она стряпает, а он буфетчик и помогает ей с работой по дому. Пара, кажется, хорошая — он англичанин, она ирландка. Будь я уверена, что мы разъедемся сразу, я бы их не взяла… но раз они приходят…

Голос ее затих, а взгляд остановился на середине ковра.

— Конечно, — тихо сказал Поулинг, глядя в ту же точку. Он как-то даже не заметил, что она перестала говорить и в комнате тишина. Он думал о том, что через несколько минут поднимется наверх и не в гневе, но с достоинством, сколько его еще осталось, заберет свои вещи из зала — гребень и щетку для волос, коробку с запонками и разные бумаги со стола. На этом его брак закончится. Ночью, когда они будут лежать в разных комнатах, что-то произойдет, разрушит навсегда таинственную непрочную их власть друг над другом, неосязаемую, наполовину исчезнувшую связь сердец, которая не дала им разделиться давным-давно. Утром глазам обоих откроется другой мир, они осознают, что существуют врозь и смогут существовать так до конца.

Поулинг встал.

— Я, пожалуй, пойду наверх, — сухо сказал он.

— Хорошо. Я запру дверь.

Через полчаса он погасил свет в гостевой комнате и лег в постель. Холодная, ясная майская ночь навеяла воспоминания о другой весне, воспоминания, поцарапанные и запачканные за последние месяцы, но все еще идиллические, красивые. Он думал, придет ли еще когда-нибудь любовь — с такой же силой, с веселым волшебством первой любви, или все растрачено в душе [непоправимо] навсегда.

Вскоре он услышал, как ходит внизу Кэрол. Щелкнул выключатель, и послышались ее шаги на лестнице. Шаги были очень медленные, словно она устала, и, поднявшись, она задержалась на минуту перед его дверью. Потом ушла в большую спальню, закрыла за собой дверь, и тяжелая тишина будто хлынула с ночным воздухом в окно и затопила дом.

II

Утром Поулинг поехал на станцию за новыми слугами и сразу опознал их в толпе пассажиров, сошедших с девятичасового поезда.

— Рейнольдс?

Мужчина средних лет с длинной шеей и незапоминающимся лицом лондонского простолюдина энергично закивал:

— Да, сэр, Рейнольдс.

Он повернулся к крупной даме ирландской наружности, стоявшей у него за спиной.

— Это моя жена, сэр. Ее зовут Кэти.

Видимо, был еще сундук. Рейнольдс пошел узнать о нем, а у Поулинга с крупной дамой завязался разговор на платформе — Поулинг заметил, что поездка до дома предстоит короткая, а Кэти оживленно затрясла головой.

— Давно у нас в стране? — спросил Поулинг, когда они отъехали от станции.

Рейнольдс кивнул головой.

— Не очень давно, — не согласилась Кэти. — Может, месяца два.

— Работали в Нью-Йорке?

— Нет, мы работали в Филадельфии — о, у отличных джентльменов. Может быть, вы знаете — мистер Марблтон и мистер Шафтер?

Нет, Поулинг их не знал. Но кивнул с понимающим видом, как бы соглашаясь, что они, должно быть, отличные.

Дома Поулинг показал им кухню и дал понять, что их комнаты — прямо над ней. Потом, предоставив их самим себе, вышел на террасу.

Он был в отпуске, первом за год, три недели. Конечно, отпуск был кстати сейчас, когда его настигла катастрофа развода, но, с другой стороны, он немного жалел, что не будет занят работой. Тоска развода обострится от бездеятельности — ему остается только сидеть и смотреть, как проходят один за другим погожие майские дни, отмечая конец неповторимого предприятия. Он рад был, конечно, что последнее слово сказано. Высокомерие Кэрол, ее холодность, растущую неприязнь к нему — терпеть это уже не было сил. Он сам был вспыльчив, и не раз за эти последние месяцы их споры чуть не переходили в драку.

— Лу.

Он поднял голову и сквозь сетку на террасе увидел ее под ярким солнцем.