Одна жизнь – два мира - Нина Алексеева

Но вот по комбинату разнеся слух, что в одну прекрасную ночь все мужчины собрались, оставили свои семьи и ушли в дебри, в лес, в горы, чтобы попасть на «большую землю». Для этого им надо было пересечь глухой, дикий, почти непроходимый Сихотэ-Алинский хребет. Дорог там никто, кроме диких зверей, не прокладывал. Вся связь с Тетюхэ осуществлялась морским путем, и оттуда зимой почти немыслимо было выбраться.

Семьи этих горемык также собрали, погрузили в подошедший из Магадана теплоход и увезли на «большую землю».

Через некоторое время после моего приезда прибыли студенты-практиканты из Владивостока, из Хабаровска, стало шумно и весело. На производстве я была их начальником, а вечерами они все собирались у меня во дворе, где мы на расчищенной теннисной площадке разводили огромные костры, пытаясь дымом разогнать микроскопическую мошкару — гнусь, которая темной тучей, как столб, вилась над головой каждого из нас. От нее не трудно, а просто невозможно было избавиться, она залезала в нос, глаза, уши. Старожилы утверждали, что от нее даже спутанная на ночь лошадь где-то на пастбище задохнулась насмерть. Мы же ухитрялись весело проводить время, петь, читать стихи, придумывать всякие смешные истории и расходились далеко за полночь.

Мы также устраивали экскурсии по живописным окрестностям Тетюхэ. А смотреть здесь было на что, такая красотища вокруг, что дух захватывало.

Но приближалась осень, и я чувствовала, что мне нужно как можно скорее отсюда выбираться, иначе я застряну здесь на всю зиму. Директор комбината и главный инженер категорически не хотели меня отпускать, и все рабочие тоже крепко упрашивали меня остаться. На мои доводы, что я хочу поехать, чтобы в этом году защитить диплом, и после этого вернусь, главный инженер и директор комбината заявили:

— Никуда мы вас отсюда не отпустим. Мы пригласим сюда всех тех профессоров, кому вы должны сдавать диплом, мы создадим все условия, чтобы вы могли здесь, не отрываясь от производства, защитить дипломный проект, и это мы вам обещаем.

Защитить диплом прямо здесь, на производстве, и остаться жить в этом роскошном двухсемейном коттедже было чертовски заманчиво.

Я знала что никогда, ни в каком другом месте ничего подобного я не получу, так как повсюду были довольно примитивные условия, может быть, чуть-чуть лучше, чем в Красноуральске, и даже в Риддере, а кое-где могло быть даже еще хуже. Но выбраться отсюда, и как можно скорее, я должна была, мое положение здесь становилось все более и более невыносимым, когда за мной стали ухаживать три человека сразу, преследовавшие меня по пятам, они ходили за мной как тени. Как же мне вырваться из этих тройных тисков? Мне стало ясно, что никакие мои героические самопожертвования и никакие мои благородные идеалистические порывы не помогут, мне надо как можно скорее выбираться отсюда. Кирилл в это время тоже осаждал меня письмами: «Когда же ты, наконец, приедешь?» Боже, как выбраться отсюда, ведь не пешком же по морю?

Но о моем отъезде никто и слышать не хотел.

Выручил меня, понявший всю создавшуюся вокруг меня ситуацию и относившийся ко мне по-отечески, директор комбината. Раньше он и слышать не хотел о моем отъезде, а сейчас, поняв все, задумался:

— Откровенно говоря, мне очень жаль терять такого работника. Но я постараюсь вам помочь.

Но в последнюю минуту все вдруг спохватились, директор предприятия отказался дать расчет, партсекретарь снять с комсомольского учета, а начальник погранохраны выдать пропуск. Все трое приходили и настойчиво просили меня не уезжать. Мне самой так же очень жаль было покидать производство, где я работала с огромным удовольствием, и свои хоромы.

— Теперь вот что, — посоветовал мне директор комбината. — Переезжайте к нам на пристань, моя жена будет очень рада, а разговаривать с ними буду я. И спустя несколько дней сообщил:

— У меня для вас есть хороший выход. На днях сюда прибудет «Тобольск», я откомандирую вас с исследовательской партией в Магадан. Пароход «Тобольск» на обратном пути из Колымы в Тетюхэ не останавливается, и вы, может быть, сумеете на нем вернуться прямо во Владивосток.

Вот такой круг надо было сделать. А мне было все равно.

Наконец пришел долгожданный «Тобольск». Это был тот последний рейс, после которого навигация прекращалась надолго. Митя быстро погрузил мои чемоданы на вагонетку, толкнул ее с горы вниз и, пролетев 30 километров, приблизительно через час доставил их на пристань.

Пароход стоял далеко на рейде, надвигавшаяся буря не давала ему возможности подойти поближе к берегу, и для безопасности капитан торопился скорее выйти в открытое море.

Охотское море — самое неспокойное из всех морей. На нем постоянно блуждают воздушные вихри, и воздух бурлит, как в котле. Над Охотским морем сталкиваются теплое воздушное течение и холодное полярное, образуя тяжелые туманы, которые поднимаются на огромную высоту. Так мне объяснил капитан парохода. Охотское море не изменило своей славе — оно клубилось тяжелым туманом и грозило штормом. Мне, для того чтобы оформить мой отъезд, пришлось не просто договариваться, а вынести целую битву.

Начальник порта заявил:

— Скорее получайте документы. Если пароход уйдет раньше, вам придется догонять его на катере.

Но после вмешательства директора комбината я получила документы и в последнюю минуту на катере быстро догнала уже набиравший скорость пароход. Сверху спустили сетку, и я вздохнула с облегчением, оказавшись на палубе огромного «Тобольска».

В 1935 году прошло только четыре года со дня организации «Дальстроя» в бассейне таежной реки Колыма. Основное производство «Дальстроя» — добыча золота. За четыре года своего существования «Дальстрой» сделался одним из наиболее мощных трестов нашей золотодобывающей промышленности.

Буря усилилась. Пароход трепало, как щепку. Большинство вольнонаемных пассажиров, ехавших зарабатывать «длинные рубли» на Колыму, лежали пластом.

«А что же делается там внизу, в трюмах?» — думала я.

На этом пароходе перевозили также тех, кого на долгие, долгие годы отправляли в ссылку, а может быть навсегда, как это было позже, уже в 1937 году с моим очень близким знакомым, бывшим следователем уголовного розыска, мужем моей приятельницы Сонечки Смоткиной Федей Сторобиным, который там же и скончался.

Мы причалили в порт Нагаево в бухте Нагаево в Охотском море. На берегу злой, жестокий ветер, налетая ураганными порывами, рвал и трепал все, что преграждало ему путь. Буря бушевала уже несколько дней, и все устали, и не было, кажется, здесь никого, кто не жаловался бы на головную боль. На зубах скрипел песок, и шумело в ушах. Редкие прохожие пролетали мимо друг друга, не останавливаясь и не здороваясь. Удержать что-либо в руках в эту зверскую погоду было почти невозможно. Пароход стоял здесь довольно долго.

Капитан с трудом выпускал нас на берег, но мы и сами торопились побыстрее вернуться обратно на пароход. На нашем «Тобольске» собралась большая шумная компания. «Харбинка Наташенька», так ее все называли, так как она вернулась из китайской эмиграции еще до того, как было продано в марте 1935 года КВЖД правительству Маньчжоу-го. У нее был замечательный голос, и здесь на Колыме она давала концерты. Два инженера возвращались на большую землю, как они говорили, в длительный отпуск. Две влюбленные пары, одна из которых — мой сосед из Тетюхе Иван Алексеевич Алексеев (тогда еще не мой однофамилец) со своей возлюбленной Марией. Он занимал вторую половину нашего двухсемейного коттеджа, и в своей половине этого коттеджа ночью храпел так, что, если у меня было открыто окно, я не могла уснуть. Из Владивостока до Москвы пришлось ехать с ними в одном спальном вагоне, где все пассажиры взбунтовались, и его куда-то переселили.