Алая Вуаль - Шелби Махёрин

— Закончила? — сухо спрашивает он.

Я едва успеваю вытереть рот во второй раз, как он снова отправляется в путь.

Я подавляю еще один низкий, жалкий стон, и рот Михаля снова дергается, словно он хочет рассмеяться. Весь этот вечер был унизительным, развратным, и я клянусь всем святым, что больше никогда не выпью ни капли спиртного.

Мой желудок постепенно успокаивается, когда мы въезжаем в La Fôret des Yeux и его шепчущие сосны. Я почти не замечаю, как они поникли, их ветви почернели и скрутились внутрь. Что заставило меня выпить абсент в качестве моего первого крестового похода в страну порока? Почему я согласилась лечь в гроб с Михалем? И почему — почему — он относился ко мне с такой добротой? Почему он утешал меня? Мой желудок вновь скрутило от нежности, с которой он коснулся моих волос. От свирепости в его взгляде, когда он заставил меня признать правду — что Лу не смогла бы убить Моргану без меня. Мы должны были сделать это вместе или не делать вовсе.

Было бы намного проще, если бы он был жестоким.

Под влиянием этих мыслей меня охватывает тошнота, и я мысленно встряхиваюсь. Ведь неважно, проявил ли он сегодня доброту. Он все еще планирует убить Коко, заманить моих друзей на смерть, он все еще похитил меня, и один добрый поступок не перевесит целую жизнь ужасных поступков. Михаль все еще Михаль, и забыть об этом было бы последней ошибкой в моей жизни. Он мне не друг и никогда им не будет, и чем скорее мы найдем истинного убийцу, тем скорее расстанемся навсегда.

Я делаю глубокий вдох и киваю.

Так будет лучше.

Михаль не выбирает дорогу через лес. Она ему не нужна. Хотя мои волосы все сильнее развеваются на ветру, который вырывает слезы из моих глаз и дыхание из моей груди, Михаль никогда не замедляется и не устает. Его шаги не стихают, пока деревья отдаляются друг от друга, а холмы вокруг нас превращаются в горы.

Где-то после Сен-Луара я поддаюсь изнеможению и засыпаю.

Он будит меня на окраине города, прошептав:

— Мы прибыли.

Оцепенев, я моргаю на ближайший к нам уличный фонарь. Это начало Амандина, великолепного, разросшегося города в горах. При виде его, при знакомом запахе: лишайник, мох, влажная земля, острый запах кипариса — во мне расцветает тепло. Цезарин может быть политической и промышленной столицей Бельтерры, но я всегда предпочитала библиотеки, музеи и театры Амандина. До того как мой отец продал наше поместье, мама устраивала вечера с участием художников — настоящих, подлинных художников, которые рисовали, писали и играли, — и мы с Филиппой засыпали на лестнице, слушая их рассказы. Они всегда казались такими волшебными. Такими фантастическими.

Теперь Михаль ставит меня на ноги.

Сегодня вечером, подозреваю, он покажет мне совершенно другую сторону города. Бабетта была куртизанкой в Цезарине. Логично, что она могла продолжить свою деятельность в Амандине. Мое сердцебиение немного ускоряется от такой возможности, и, судя по кривому наклону губ Михаля, он это слышит.

— Три часа до рассвета, — говорит он, прежде чем выйти на темную улицу.

У меня пересохло во рту, я оправляю смятую юбку и спешу за ним. Я никогда раньше не заходила в бордель — родители не разрешали, — а тем более в бордель под названием Les Abysses. Звучит позитивно, восхитительно, захватывающе.

— Постарайся не прыгать от радости. — Хотя Михаль явно пытается говорить о своем превосходстве, веселый блеск в ее глазах портит весь эффект. — Мы здесь для разведки, не более того.

— И что это? — спрашиваю я, сгорая от любопытства. — Бордель? Это ведь бордель, не так ли?

Он бросает на меня испытующий взгляд.

— Абсент не был для тебя достаточным приключением?

Мое лицо краснеет, и я резко вспоминаю, что во рту пахнет так, будто что-то умерло.

— У тебя ведь нет мяты? — Когда он качает головой, я хватаю его за руку и направляю налево, в сторону аптеки, которую я когда-то знала. Потом останавливаюсь. Потому что в три часа ночи она не будет открыта. Действительно, я оглядываю улицу с растущей безнадежностью — город превратился в настоящее кладбище. Ни одно существо не проходит мимо. Даже кошки нет. В горле застывает стон разочарования. Что же мне делать? Не могу же я дебютировать в Les Abysses с тошнотворным запахом.

Тяжело вздыхая, Михаль все равно тащит меня в сторону магазина. Я упираюсь каблуками.

— Что ты…?

Но прежде чем я успеваю закончить вопрос, он быстрым движением руки ломает замок на двери. Я смотрю ему вслед, как он проносится внутрь и через несколько секунд появляется с зубной щеткой и мятной пастой. Он протягивает мне их обе и плотно закрывает за собой дверь.

— Довольна? — спрашивает он.

— Я… — Мои руки смыкаются вокруг предметов. — Ну, да, это было очень-очень… — Он закатывает глаза и отходит на несколько шагов. Давая мне возможность побыть наедине с собой, я понимаю, что начинаю заново. — Спасибо, — неловко говорю я. — Ты, э-э-э, вы случайно не платил за них?

Медленно он поворачивается и смотрит на меня.

— Точно. — Я поспешно киваю, мысленно примечая, что в следующую поездку в Амандин мне придется расплатиться с аптекарем. Желательно, чтобы Михаль не дышал мне в затылок. Добавь к этому списку вора, говорит в моей голове маленький надменный голосок, а также похитителя и потенциального убийцу. Однако мой взгляд не может не вернуться к его идеальному профилю — и тут я вижу его. Мое собственное лицо смотрит на меня из магазина на другой стороне улицы. Под ним крупным четким почерком написано объявление:

ПРОПАЛА

СЕЛИЯ ФЛЕР ТРАМБЛЕ

ДЕВЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ

ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ВИДЕЛИ 10 ОКТЯБРЯ

Я быстро отворачиваюсь, делая вид, что не заметила, и еще сильнее скребу зубами. Конечно, есть объявления. Мой отец не может притворяться, что распределяет свое смехотворное вознаграждение без уведомлений. Однако улица остается темной и пустой — охотники за головами не спускаются, и через пять минут я следую за Михалем по боковому переулку и прохожу через люк в булыжниках.

Я стараюсь не вздрагивать от густого, удушливого воздуха на лестничной площадке. Под землей всегда так, словно стены и потолок могут обрушиться на меня в любой момент, будто сама земля хочет проглотить меня целиком. Слава Богу, факелы освещают проход. Слава богу, что мы почти сразу же замедляемся и останавливаемся перед пунцовой дверью без опознавательных знаков. На ней нет ни стука, ни замочной скважины,