Симода - Николай Задорнов

– Брат моей жены типичный эльзасец, любит пиво, живет в Шанхае, – рассказывал Сайлес. – Он член Королевского Азиатского научного общества... Читает торговцам лекции по буддийской мифологии.

– Каким торговцам? Британским или китайским?

– Главным образом английским и американским торговцам опиумом. Он изучил буддизм и конфуцианство в совершенстве по системе «спящий словарь». Как вы полагаете, сможет ли он читать о буддизме в японских академиях?

– Я слышал о подобных лекциях, – ответил Посьет.

– А другой ее брат издает газету, но не в своем городе. Я тоже даю субсидии газетам. Иначе будешь жить без интересов.

Посьет, явившись к адмиралу, рассказывал:

– Вошел – чопорная Англия! Все в черных фраках и жилетках, строгие английские джентльмены. Пока не посмотришь на их рожи. А заговорили – святых вон выноси...

Ему даже пообещали перевести вознаграждение через банк.

«Какие пустяки!» – небрежно отвечал им Посьет, как бы соглашаясь, что уж это само собой. Но ни банка, ни счета американцам не назвал.

– Я познакомился сегодня с Джексоном. Прекрасный джентльмен. Вид скандинавского богатыря. Говорил со мной и все время открывал глаза пошире, чтобы я видел, какие они ясные, чистые, голубые и что он совершенно европейского типа, что ничего не имеет общего с Сайлесом, кроме банковских, коммерческих и политических махинаций. Мне кажется, Евфимий Васильевич, что он намекает, что Сайлес хочет пас шантажировать, грозя нам пленом у англичан. Типичный делец и рабовладелец. По-моему, с ними не надо иметь дела, но не надо их отталкивать. Как вы полагаете, Алексей Николаевич?

– Мне кажется, что Сайлес коммерчески честен.

– Мне приходилось в жизни много видеть таких людей, – сказал Посьет, вспоминая Париж. – Они могут послать за вами флот. У них банки. Адамс зря их не взял бы. Но...

Разговор пошел о присылке судна.

Устраивая свои отношения с артисткой кабаре, Посьет не раз вынужден был обращаться к подобным личностям и пользоваться их услугами. Из него выкачивали все средства, а он, молодой и влюбленный по уши, денег не считал.

– Желаем мы или нет, но с ними и нам надо считаться, – сказал Сибирцев.

– О чем мы еще говорили? Я спросил Джексона, почему, живя на корабле, где все вооружены до зубов и где такие сильные пушки, он сажает на ночь к двери каюты бенгальца в чалме и с ружьем. Неужели он ждет нападения?! И что тут сможет поделать индус с кремневкой? Он ответил, что это трудно объяснить. Это привычка. Сайлес пояснил мне, что это психологическая необходимость. И реклама! Джексон не может расклеить на судне объявления своих страховых обществ и сведения о ссудах, о найме уволившихся из военного флота или цены сортов опиума. Коммерсанты прибудут в Шанхай, Гонконг, и все, господа, будет рассказано, выдано и продано! В том числе – сколько русских, где, кто, когда пойдут, куда, как хотят уйти.

– Как занятия у Можайского? – спросил адмирал.

– А что они? «Плиз!» А сами, верно, думают: зачем, мол, ему, все равно у них неприменимо.

– Он хочет завести с нами дела, – стоял на своем Сибирцев, – и надеется на это, помогая нам в беде. Он ждет лучшего времени и ждет, что обратит внимание нашего правительства.

«Вы в Японии находитесь сейчас в более выгодном положении, чем американцы. Я бы советовал вам не потерять его. – Так Сайлес говорил Алеше. – Если бы я был на вашем месте! Могли бы воспользоваться кораблекрушением... Перед вами безграничные выгоды, политические и экономические возможности и, главное, доверие! Но в будущем японцам надо дать все, что они захотят. От вас они охотно и с доверием примут».

Подразумевалось: «А что вы можете им дать?» На этот вопрос Алексей не собирался отвечать.

– Он боится, что с такой мордой ему доверия не будет, – сказал Джексон про своего приятеля.

– Что там морда! – отвечал Сайлес. – Японцам не все ли равно!

«Переводчику всегда даются поручения, которые никто другой не может и не согласится выполнять, хотя эти поручения не имеют никакого отношения к познанию западных языков. Чего только не приходится делать переводчику! Все! Все, что захотят эбису, переводчик должен, найти. Все козни против эбису он же подстраивает. И ему же еще и отвечать. Как будто Мориама Эйноскэ специалист по таким делам! А Мориама любящий отец, семьянин и образцовый супруг!» – так думал переводчик Эйноскэ, пройдя двор и раздвигая двери дома, в котором жил губернатор.

Появился слуга и какие-то ухмылявшиеся лоботрясы, кажется, племянники губернатора, приехавшие из Эдо погостить. «С чего бы потешаться, глядя на переводчика?» Слуга провел Эйноскэ во внутренние покои. В комнате его ждала мать губернатора. Вышла Фуми. Эйноскэ сказал, чтобы она собиралась.

У Фуми готов небольшой узелок, но платок, в который все сложено, простой и некрасивый. Жена старого лорда велела подать шелковые фуросики. В новый платок все переложили, Фуми завязала четыре конца, стягивая вещи потуже.

Мориама пошел вперед, за ним покорно поплелась Фуми. Вышли на улицу, шел дождь, и было очень холодно, раскрыли зонтики и поспешили. В потемках подошли к двухэтажному дому в переулке.

Эйноскэ отодвинул дверь в крепком решетнике, как у тюремной клетки. Вошли в теплое, чистое помещение. По ступенькам спустилась пожилая женщина. Одного глаза у нее не было. Эйноскэ знал, почему так: грехи молодости. Эйноскэ шепнул Фуми, что это хозяйка. Фуми пала на колени.

Эйноскэ с большой важностью объявил, что, по распоряжению губернатора, он привел в дом на службу эту девушку.

Хозяйка встала на колени и униженно кланялась. Переводчик ушел, тихо притворив дверь с бумагой в решетнике.

Пожилая дама устроила Фуми маленький экзамен. Она удивилась, что Фуми умеет играть на шэмизене[46].

– Откуда ты?

– Я из деревни.

– Там живы твои родители?

– Да.

– Они тебя продали в город?

– Нет, так велело правительство.

– Ты быстро отвечаешь на вопросы. Ты могла бы стать гейшей.

– Как это сделать?

– Кто твои родители?

– Бедные, очень бедные рыбаки. Они ничего не могут заплатить за обучение.

Вечером зажглись стоячие фонари у входа. Служанки разостлали новые, тонкие циновки поверх татами, развесили на стенах украшения и расставили бумажные цветы. По приказанию хозяйки Фуми нарумянилась, как старая губернаторша. За лестницей и за ширмами уже слышен хохот, пахнет чем-то вкусным, что и мать готовила... Там сидели два американца. Вот опять дверь открылась, послышались низкие мужские голоса. Еще пришли западные люди. Новых посетителей провели по лестнице вверх.