Возвращение в Оксфорд - Дороти Ли Сэйерс

На углу Катте-стрит оживленно беседовала группа людей в мантиях — среди них были два члена Олл-Соулз и внушительный господин, в котором Гарриет узнала ректора Бэйлиола. Спиной к ним стоял еще один магистр искусств, который, когда Гарриет и декан проходили мимо, беседуя о контрапункте, внезапно повернулся и приподнял академическую шапочку.

Долгое мгновение Гарриет не могла поверить своим глазам. Питер Уимзи. Собственной персоной. Питер, который должен быть в Варшаве, стоит себе как ни в чем не бывало на Хай-стрит, будто провел здесь всю жизнь. Питер, в мантии и шапочке, словно самый обычный магистр искусств, который благочестиво посетил проповедь и теперь болтает на академические темы с двумя учеными мужами из Олл-Соулз и ректором Бэйлиола.

«Почему бы и нет? — сказала себе Гарриет после нескольких секунд замешательства. — Он действительно магистр искусств. Учился в Бэйлиоле. Почему бы ему не поболтать с ректором? Но как он сюда попал? И когда? И зачем? И почему он мне не сообщил?»

Она обнаружила, что уже знакомится с собеседниками Питера и представляет ему декана.

— Я звонил вчера из города, — сказал Питер, — но вас не было.

Он объяснял что-то еще: как прилетел из Варшавы, что-то о племяннике в Крайст-Черч, о любезном гостеприимстве ректора, о записке, которую он послал ей в колледж. И наконец из всех этих вежливых пустяков ясно проступила фраза:

— Если вы свободны в ближайшие полчаса, можно мне заглянуть к вам?

— Да, пожалуйста, буду рада, — смущенно проговорила Гарриет. И добавила, собравшись с мыслями: — Наверное, бесполезно приглашать вас на ланч?

Оказалось, что Питер приглашен на ланч к ректору вместе с одним из донов Олл-Соулз. По всей видимости, у этого ланча была некая историческая подоплека, поскольку упоминалась статья такого-то автора для материалов к такому-то сборнику, на которую Уимзи должен был взглянуть, «заскочив» в Олл-Соулз, — «это и десяти минут не займет». Еще говорилось что-то о печати и распространении полемических памфлетов во времена Реформации. Мнение Уимзи, как специалиста… мнение его собеседника, тоже специалиста… мнение историка из другого университета, который только притворяется специалистом, а сам ничего в этом не смыслит…

Потом группа распалась. Ректор приподнял шапочку и откланялся, напомнив Уимзи и историку из Олл-Соулз, что ланч в четверть второго. Питер сказал Гарриет, что зайдет минут через двадцать, а потом исчез с двумя донами из Олл-Соулз, и Гарриет с деканом вновь остались одни.

— Так! — сказала декан. — Значит, вот он какой.

— Да, — ответила Гарриет. — Вот такой.

— Дорогая моя, он просто очарователен. Но вы не говорили, что он собирается в Оксфорд.

— Я не знала, я думала, он в Варшаве. То есть знала, что он должен приехать в этом триместре навестить племянника, но понятия не имела, что так скоро. Вообще-то я хотела с ним посоветоваться… но он вряд ли мог получить мое письмо…

Она чувствовала, что попытки объясниться только омрачают Провидение словами без смысла.[201]В конце концов Гарриет чистосердечно призналась во всем декану.

— Не знаю, получил ли он мое письмо и надо ли ему рассказывать, если нет. Я уверена, что на него можно положиться. Но что скажут ректор и профессорская… Я не ожидала, что он вот так вдруг здесь появится.

— Думаю, вы сделали самое разумное, что только можно было сделать, — сказала мисс Мартин. — Но я бы на вашем месте не распространялась об этом в колледже. Пусть приходит, если захочет, и вывернет нас всех наизнанку. Джентльмен с такими манерами легко заставит Высокий стол плясать под свою дудку. И как хорошо, что он историк — это расположит к нему мисс Гильярд.

— Никогда не думала о нем как об историке.

— Ну, во всяком случае, он получил Первую степень. Вы не знали?

Она не знала. Не потрудилась узнать. Она никогда мысленно не связывала Уимзи с Оксфордом. Опять повторялась та же история, что и с министерством иностранных дел. А ведь ее безразличие могло его ранить.

Гарриет ощутила себя бессердечным и неблагодарным чудовищем.

— Мне говорили, что он считался одним из самых многообещающих стипендиатов своего года, — продолжала декан. — А. Л. Смит был о нем весьма высокого мнения.[202]Жаль, конечно, что он бросил историю, но, разумеется, никто и не ждал, что он посвятит себя академической деятельности.

— Разумеется, — сказала Гарриет.

Значит, декан наводила справки. Естественно. Наверное, вся профессорская могла бы снабдить ее подробнейшей информацией об университетской карьере Питера. И неудивительно: для них это главное. Но она и сама могла бы найти пару минут и заглянуть в Календарь.[203]

— Куда мне отвести его, когда он придет? Я могла бы принять его у себя в комнате, но это послужит дурным примером студенткам. И там тесновато.

— Вы можете побеседовать в моей гостиной. Гораздо лучше, чем в общих комнатах, если вы собираетесь обсуждать это мерзкое дело. Любопытно, получил ли он письмо. Возможно, живой интерес в его проницательных глазах был вызван тем, что я — подозреваемая. А я-то отнесла это на счет собственной неотразимости! Он опасен, хоть сразу и не скажешь.

— Потому и опасен. Если он прочитал мое письмо, то знает, что вы вне подозрений.

Они получили ответы на некоторые вопросы, когда пришли в колледж и нашли в ячейке Гарриет записку от Питера. В ней говорилось, что Уимзи добрался до Лондона в субботу. Обнаружил, что в министерстве иностранных дел его ждет письмо от Гарриет. «Я звонил, но не стал называть свое имя, поскольку не знал, хотите ли вы, чтобы я лично участвовал в этом деле». До вечера он был занят, потом приехал на автомобиле в Оксфорд, успел к ужину, повидался с оксфордскими друзьями, ректор любезно пригласил его остаться на ночь. Зайдет завтра, постарается ее застать.

И вот она ждала его в гостиной декана, нетерпеливо наблюдая, как летнее солнце пробивается сквозь ветви платана в Новом дворе и на дорожке танцует узорчатая тень. Наконец раздался стук в дверь. Сказав «Войдите!», она поняла, что это обычное вежливое слово приобрело поразительную значимость. На горе или на радость, она вызвала взрывоопасную силу, чтобы взломать здешний упорядоченный уклад. Она открыла чужому брешь в стене, приняла сторону Лондона против Оксфорда — сторону мира против монастыря.

Но когда он вошел, она почувствовала, что это ложный образ. Он вступил в эту тихую комнату так, что стало ясно: он находится здесь по праву.