Возвращение в Оксфорд - Дороти Ли Сэйерс

— Что дает вам эту уверенность? — спросила Гарриет, внезапно вспомнив мистера Помфрета и помощника проктора.

— Яркие воспоминания о собственных безумствах… Гарриет! Неужели вы скажете, что не все двадцатилетние мужчины дураки? — Он стоял, опустив шест в воду и глядя на нее сверху вниз. Приподнятая бровь придавала его лицу карикатурное выражение.

— Так-так-так… Надеюсь, это хотя бы не Сент-Джордж. Это осложнило бы семейные отношения.

— Нет, не Сент-Джордж.

— Я так и думал, его безумства не такие наивные. Но кто-то есть. Впрочем, я не стану беспокоиться, раз вы дали ему от ворот поворот.

— Мне нравится стремительность ваших умозаключений.

— Вы безнадежно честны. Если бы вы сделали какой-то решительный шаг, то не замедлили бы сообщить мне об этом в письме. Вы бы написали: дорогой Питер, я хочу предложить вашему вниманию одно дело, но прежде я должна сообщить вам, что помолвлена с мистером Джонсом из Джизуса. Разве не так?

— Вероятно. Но вы бы все равно взялись за расследование?

— Почему бы и нет? Дело есть дело. А что представляет собой дно Старой реки?

— Ничего хорошего. С каждым гребком вперед вас оттягивает на два гребка назад.

— Тогда будем держаться Новой протоки. Что ж, я искренне сочувствую мистеру Джонсу из Джизуса. Надеюсь, переживания не помешают ему получить степень должного класса.

— Он только на втором курсе.

— Тогда у него есть время прийти в себя. Я хотел бы с ним познакомиться. Возможно, на всем свете у меня нет друга лучше его.

Гарриет ничего не ответила. Быстрый ум Питера всегда описывал круги вокруг ее более медлительных мыслей. И в самом деле, внезапная влюбленность Реджи Помфрета непостижимым образом помогла ей поверить, что чувства Питера могут быть чем-то большим, чем нежность художника к своему творению. Но просто неприлично с его стороны так быстро прийти к этому выводу. Ей не нравилось, что он входит к ней в голову как к себе домой, когда ему заблагорассудится.

— О боже! — произнес он вдруг.

Питер с ужасом всматривался в темно-зеленую воду. На поверхности медленно вскипали маслянистые пузырьки, там, где шест зарылся в густое илистое дно. Одновременно в ноздри им ударил страшный смрад разложения.

— Что случилось?

— Я попал во что-то ужасное. Разве вы не чувствуете запах? Просто невыносимо, меня везде преследуют трупы. Ей-богу, Гарриет…

— Мой дорогой идиот, это всего лишь городская свалка.

Его взгляд проследовал за движением ее руки, и он уставился на дальний берег, где стаи мух жужжали над отвратительной разлагающейся кучей.

— Ничего себе! И о чем же они думали, устраивая такое? — Он провел по лбу влажной ладонью. — На мгновение я подумал, что мы наткнулись на мистера Джонса из Джизуса. И начал раскаиваться, что говорил о бедняге в столь легкомысленном тоне. Ну-ка, давайте отсюда выбираться! — И он стремительно повел плоскодонку вперед. — Вот тебе и Айсис. На реке не осталось романтики.

Вдумайтесь же, сколь прекрасен сон: это алмаз столь бесценный, что, захоти тиран отдать корону за час дремоты, он не сможет совершить сделку; вида столь прекрасного, что даже у того, кто возлежит с Императрицей, сердце не будет биться долго, покуда он не ускользнет из ее объятий, чтобы упокоиться в объятьях Морфея; о да, в таком долгу мы перед этим родичем смерти, что отдаем ему богатую дань, половину жизни; и не зря: ибо сон — та золотая цепь, что скрепляет здоровьем наши тела. Кто сетует на нужду, на раны, на труды и заботы, на притеснения сильных мира сего, на рабство, когда спит? Нищие на ложе своем наслаждаются так же, как цари; можем ли мы пресытиться этой нежной Амброзией? Можем ли навредить себе избытком той пищи, коей недостаток швыряет нас в церковную ограду, а равнодушие к ней — прямиком в Бедлам? О нет, взгляните на Эндимиона, любовника ласкающей Луны, что проспал три четверти столетия и ничуть от того не ухудшился.

Томас Деккер[214]

— Корзинка с сэндвичами за вами, на носу, — сказал Уимзи.

Проплыв немного дальше, они причалили в ажурной тени склоненных ив у левого берега Айсиса. Здесь было меньше народа, и лодки проходили на большем расстоянии друг от друга, что позволяло надеяться на относительный покой. Поэтому Гарриет, наливая чай из термоса, с особенным раздражением заметила приближающуюся к ним перегруженную плоскодонку.

— О боже, — вздохнула она, — мисс Шустер-Слэтт с компанией. Она говорила, что знает вас.

Шесты были прочно воткнуты в дно по обе стороны лодки, побег был невозможен. Американский десант неумолимо приближался. И вот они поравнялись с бортом. Мисс Шустер-Слэтт издала радостный вопль. Настала очередь Гарриет краснеть за своих знакомых. С невыносимым жеманством мисс Шустер-Слэтт извинилась за вторжение, представила всех друг другу, заявила, что вечно всем мешает, напомнила лорду Питеру об их прошлой встрече, заметила, что в таком приятном обществе он конечно же не захочет на нее отвлекаться, с пугающим энтузиазмом произнесла речь о размножении приспособленных, еще раз шумно подивилась собственной бестактности, уведомила лорда Питера, что Гарриет просто прелесть, такая отзывчивая, и одарила каждого из них последним экземпляром своего опросника. Уимзи слушал и отвечал с невозмутимой учтивостью, а Гарриет, горячо желавшая, чтобы Айсис вышел из берегов и затопил их всех, могла только завидовать его самообладанию. Когда наконец мисс Шустер-Слэтт с компанией отбыли, коварные воды донесли издалека ее пронзительный голос:

— Я же говорила вам, девочки, — настоящий английский аристократ!

После чего многострадальный Уимзи улегся между чайными чашками и разразился истерическим хохотом.

— Питер, — сказала Гарриет, когда он перестал издавать кудахчущие звуки, — откуда у вас такое несокрушимое благодушие? Меня эта милая женщина сводит с ума. Выпейте еще чаю.

— Думаю, — мрачно отозвался его светлость, — довольно уже изображать из себя настоящего аристократа — пора входить в роль великого сыщика. Жизнь упорно превращает нашу романтическую прогулку в грубый фарс. Если это досье, то давайте его сюда. Посмотрим, — добавил он со смешком, — как вы справляетесь с ролью детектива, когда предоставлены сами себе.

Гарриет отдала ему блокнот и конверт с различными анонимными посланиями, снабженными, где это было возможно, датой и указанием способа доставки. Уимзи начал с писем, рассматривая их по одному, без малейших проявлений ужаса, отвращения или каких-либо других эмоций, кроме раздумчивого интереса. Затем он сложил их обратно в конверт, набил трубку, устроился поудобнее на подушках и принялся изучать рукопись. Он читал медленно, то и дело возвращаясь назад, чтобы уточнить дату или иную подробность. В конце первой страницы он поднял глаза и заметил: