На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

Опять же надеялся, что я могу помочь ему замять еще какой-нибудь просчет в следственной борьбе со мной. Но я как раз намеревался ударить именно по нему. Другие свидетели по делу Бахтиярова рассказали мне о его гнусных приемчиках — запугивании, крике, предложениях сотрудничать, клевете на их друзей. Да и сам я видел, как он меня пытался запутать. До беседы с ним я рассуждал так: у нас, Интеллигентов, есть козырная карта — наше интеллектуальное превосходство над кагебистами, и его-то нужно использовать. Но теперь я понял, что на стороне такого дурака, как Чунихин, — опыт. Он знал все типы интеллигентов, все варианты их тактики, их психологические слабости, и потому он часто побеждал.

Обычно в начале допроса идет «случайный поиск» — метод перебора лучшей методики давления. Вот он увидел, что я как будто иду на человеческий разговор, не обращаю внимания на мелкие, несущественные формальные нарушения, и сразу же стал в ускоренном темпе давать свои формулировки моих же ответов. А если бы я был уставшим, запуганным, психологически запутанным, то купился бы на его «человечность»? Верно пишет Валентин Мороз Дзюбе, что когда ГБ выжмет из тебя уступку «а», то не успокоится из благодарности тебе, а станет вытягивать весь алфавит уступок — до «я». И они доказали это на самом Дзюбе: сейчас Дзюба уже недалек от «я» — от формального зачисления в ГБ!..

Итак, Чунихин начал допрос:

— Ну, сегодня мы поговорим о деле Бахтиярова. Я надеюсь, что не будет больше недоразумений и вы поможете себе и Бахтиярову в этом деле. Бахтияров мне кажется умным и честным человеком. И вы должны это показать, честно рассказав о нем все, что знаете. («Ага, на правдолюбие бьет. На «князя Мышкина» берёт. Господи, чем занимаются их психологи? Ведь есть у них мои бумаги, записи допроса в 64-м году! Могли бы разобраться, что Мышкин во мне не играет слишком большой роли. Знаю одного психолога — она читает лекции по психологии милицейским следователям. Правда, психология у нее павловская, о животном в человеке.)

— Сначала скажите мне, по какой статье обвиняют Бахтиярова.

— А зачем вам?

— Да так, любопытно.

Он чувствует подвох и начинает сердиться:

— Опять вы хотите увильнуть. Судят ведь не вас, и статья Бахтиярова не должна вас интересовать.

— Тогда я не буду отвечать.

— Но зачем вам?

— Судья по ордеру на обыск у меня, Бахтирова обвиняют в «клевете». Кстати, Горького тоже по этой статье хотели судить, да общественность не позволила.

— Ну и что?

— А если у него эта, 1871 статья, то вы нарушаете закон. По этой статье следствие должна вести Прокуратура, а не ГБ. А ГБ все время нарушает этот закон.

— Нет, у Бахтирова 62-я — антисоветская пропаганда.

— Но в ордере я прочел: «клеветнические документы».

Немного поспорили («Леонид Иванович, почему вы мне не верите? Я хоть раз вас обманул?»). Он вышел, а я почитал кодекс, захваченный из дому, чтобы травмировать их психику (терпеть не могут этой книги: «Что ты мне права качаешь?» — кричат уголовникам, да и политическим в лагерях).

Пришел с бумагой.

— Вот прочитайте — постановление на арест Бахтиярова. Статья 62-я.

Я прочел.

— А где гарантия, что вы не отпечатали его только что? Почему вы так долго отсутствовали?

(Он, бедняга, бегал спрашивать начальство, чтобы не отвечать за ошибку.)

Но я уже понял, что нет смысла настаивать на своем «подозрении». Даже если бы моя версия, в которую я не верил, была справедлива, это можно будет использовать на суде. Ведь смысл этих судов для нас — разоблачать беззаконие, не давать уклониться от закона, формализма юриспруденции.

У меня был козырь, который я приберег для суда над Бахтировым. Не хотелось его тратить сейчас, но пришлось.

— Покажите мне протокол обыска у Бахтирова дома.

— Вот это уж вас не касается вовсе. Зачем вам?

— Да слышал я, что при обыске было допущено много беззаконий.

— Не я его проводил, а лейтенант, опытный юрист. Думаю, что нарушения законов не было.

— Думаете? Следствие ведете вы, и вы отвечаете за законность его и за действия лейтенанта тоже. Вы читали протокол и должны не «думать», а знать, что протокол был составлен совершенно безобразно.

— Вы читали?

— Знаю от свидетелей.

— Но какое имеет значение протокол обыска? Главное в том, что нашли.

— Закон пишется не для упражнения в формалистике, а чтобы лишить следователей возможности творить произвол. Вспомните, что вытворяла ваша организация при Сталине.

— Вы только и вспоминаете 37-й год. Но я тогда не работал.

Началась дискуссия о Сталине. И, конечно же, он вспомнил победу над Гитлером. Пришлось напомнить уничтожение изобретателей «Катюши», генералитета и офицерства, договор с Гитлером, поражения первых лет войны.

Он завел речь о целях демократов. И прямо заявил, что ГБ без труда прихлопнет оппозицию. Тут я ему повторил слова Петра Якира, которые тот сказал своему следователю:

— Тем хуже для вас. Мы играем роль кадетов, конституционных демократов, мы за эволюцию страны в сторону демократии, против того, чтобы в вас стреляли Желябовы, чтобы поднялся Пугачев. Пугачев перережет ГБ, а потом устроит новый «рай». Когда вас поведут на расстрел, то как раз мы, кого вы хотите придушить, будем за отмену приговора. Если победит народ, большинство, то ему не опасны бывшие гебисты. Вы разгромите нас, а потом придут Каляевы и станут стрелять в вас, затем кто-то скажет «мы пойдем другим путем», и опять разгул ЧК, массовый «античекистский» чекизм.

— Спасибо за совет. Бахтияров тоже так гуманно относится к нам?

— Не знаю. Но думаю, что он против террора, как и все демократы. (Один из свидетелей говорил Чунихину о террористических планах Бахтиярова, но, слава Богу, ему не поверили: уж больно патологическая личность свидетель, легко было доказать это на суде.)

Я прекратил дискуссию и попросил протокол обыска.

Он еще поспорил и пошел к начальству. Принес.

Записи такие: фотопленка непроявленная, 144 страниц машинописи, черновик статьи в 50 страниц и т. д.

Чунихин читал вместе со мной и удивлялся моим ехидным: «Д-а-а-а!»

Он не видел нарушений (но если начальство разрешило показать, то, может, и оно их не видело).

Я стал записывать причину отказа от дачи показаний. Протокол составлен не по форме, и это дает возможность следователю подменить изъятое другими документами, антисоветскими. Фотопленка непроявленная, содержащая, например, стихи Мандельштама, может быть заменена «Майн Кампф» (хотя я и не вижу причин, по которым нельзя читать даже Гитлера или Розенберга). То же и с другими изъятыми документами.

Чунихин вскочил от гнева:

— Как вы можете