На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

Пришлось опять объяснять значение формы в юриспруденции.

Он перестал дискутировать и побежал к начальству. Вскоре пригласил и меня к полковнику Боровику. Тот играл под гестаповца: жесткий взгляд, переходы от крика к металлу в голосе, угрозы. Да и вид, как у гестаповца из кино.

По его виду я понял, что и мне надо менять тон разговора, переходить «на металл». Боровик заявил, что меня будут судить за запись в протоколе обыска.

Я начал холодным ровным голосом, но потом сорвался на крик и потерял преимущество законника, выдал себя, что подсознательно боюсь их…

Кричал я ему о голоде 33-го года, о 37-м годе, о миллионах лагерников, об уничтожении Октябрьской революции, т. е. обосновывал свою запись об антисоветской и антикоммунистической сути КГБ.

Сорвался я, собственно, после слов Боровика о том, что он не позволит' записать мотивы моего отказа от дачи показаний:

— Мы не позволим вам вести антисоветскую пропаганду в протоколах.

Когда я перешел на крик, то допустил обмолвку:

— Ваш Ленин (а хотел сказать — Сталин) уничтожил больше западных и советских коммунистов, чем все фашисты.

Если б я тут же не поправился, может, он и не заметил бы ошибку. А тут он злорадно усмехнулся:

— Вот-вот, вы договоритесь и до этого.

Выиграв эпизод, он успокоился. Успокоился и я. Потребовал записать в протокол мои комментарии к протоколу обыска Бахтиярова и мою мотивировку.

— За ошибки протокола мы накажем лейтенанта. Но если вы такой юрист, то должны сами подчиняться закону. А по закону вы как свидетель должны давать показания. Для контроля за работой КГБ есть Прокуратура. Я позвоню сейчас прокурору области, и он объяснит вам ваши обязанности. Можете изложить ему свои замечания о следствии. Если же вы откажетесь и будете крючкотворствовать, то вас будут судить за отказ от дачи показаний.

Я ухмыльнулся, повеселел: угрожают штрафом, принудительным трудом, вместо «пропаганды» — «отказ от дачи показаний» (за это дают принудительные работы, т. е. вычет из зарплаты в пользу государства 20 %).

Он понял мою ухмылку и пригрозил:

— Прокурор сейчас же может подписать ордер на арест по 62-й. Позвоните, капитан.

Чунихин вышел.

Полковник свирепо изучал мое лицо, а я столь же зло, но насмешливо созерцал его. Детские «гляделки…»

Чунихин сообщил, что прокурора нет в городе.

— Хорошо! Уведите! С ним больше не о чем говорить! Озлобленный антисоветчик!

Тоном и видом он подчеркивал, что я задержан до тех пор, пока не будет ордера на арест.

Чунихин жестом показал на дверь и с таким же видом повел по корридорам, в незнакомом мне направлении. Напряжение спало, и я стал обдумывать, чего требовать в камере (я не знал тогда, что тюрьма ГБ на Владимирской, 33, там, где помещался республиканский КГБ).

Но мы подошли к выходу, и Чунихин сказал:

— Мы вас вызовем повесткой.

Оказалось, что они почему-то не готовы к аресту.

Я пошел к жене. Шпика не было видно.

Жена считала, что арест неизбежен и потому стоит махнуть в Москву — за адвокатом. Нас смущала моя запись в протоколе и моя тактика — не смогут ли кагебисты использовать ее чисто юридически? Я не собирался заниматься юридическими проблемами на суде, хотел сделать его чисто политическим, предоставив юридические тонкости адвокату. Но в Киеве смелых адвокатов я не знал. Да и попрощаться с друзьями хотелось, договориться о единстве тактики Инициативной группы: было ясно, что атака на группу усиливается и, видимо, хотят сделать всю группу антисоветской (судя по направленности харьковских вопросов о группе).

Надо было также удалить некоторые дела.

Чтобы отделаться от «хвоста» (они могут взять на аэродроме или даже в Москве), вышел через окно кабинета, где работала жена, и, немного поплутав по склонам города, покатил на аэродром.

В Москве встретился с адвокатом Монаховым. Он все хотел, чтобы я изменил тактику и перешел на чисто законническую почву. Оказалось, после частных определений московским адвокатам за их «непартийную» линию защиты (они часто поддерживали право подзащитных на убеждения, настаивали на соблюдении юридических норм в следствии), коллегия юристов решила не пускать московских адвокатов в другие республики.

Из новостей московских был «лагерный» процесс над Анатолием Марченко. Его раскрутили на новый срок, т. е. устроили в лагере суд по ст. 1901, сфабрикованный с помощью показаний надзирателей и уголовников. Дали ему 2 года, хотя лжесвидетели путались, а некоторые раскрыли причины своей лжи. Основным аргументом суда был тезис, что раз следствие проводил помощник прокурора области, то нет оснований сомневаться в объективности следствия.

Вскоре состоялся третий суд над Михаилом Рыжиком. Его судили за отказ от службы в армии. Положенный обязательный срок службы он уже отбыл в 1961-64 гг., а его хотели взять повторно в 68-м, в связи с оккупацией Чехословакии и намерениями вторгнуться в Румынию.

Дважды суд оправдал его. В третий раз его защищал адвокат Монахов.

После суда я встретился с товарищами, присутствовавшими на суде. Монахов очень убедительно доказал юридическую несостоятельность обвинения. И все же Рыжику дали полтора года лагерей. Подоплека суда — нежелание Рыжика стать оккупантом и расовая нечистота (еврей). Следователь Кочеров пересыпал допросы антисемитскими комментариями.

Один из свидетелей, военный, несколько раз начинал свои показания словами:

— Наше третье отделение…

Монахов не выдержал:

— Господи, как нам надоело ваше третье отделение…

Каламбур стал крылатым.

Москва не скупилась на события.

Без всякого суда на психиатрическую экспертизу отправили члена Инициативной группы Юрия Мальцева.

Вскоре провели обыски у Н. Горбаневской, Т. Ходорович и А. Якобсона. В Ленинграде еще в июне посадили в буйное отделение психиатрической больницы Борисова, а теперь провели экспертизу и объявили невменяемым.

Петр Якир стал получать «негодующие» письма «народа»: от Сумского горисполкома, от двух учителей Кишинева.

Они явно готовились к уничтожению Инициативной группы — одних в психушку, других в лагеря, по одиночке или группой.

Мы договорились отказываться от показаний и превращать процессы в политические, в процессы о всеобщем беззаконии власти.

Я попросил у Якира в случае посадки ставить мою подпись под письмами Инициативной группы и чтобы не верили ни одному слову о моих «показаниях».

В декабре ожидалось празднование 90-летия Сталина. В газетах и журналах должны были опубликовать юбилейные статьи, в типографиях готовили плакаты с его изображением. Во главе готовящейся юбилейной шумихи стоял академик Трапезников, руководитель отдела науки и вузов ЦК КПСС. «Научной» реабилитацией руководил академик Поспелов.

Им нужен Сталин, чтобы заткнуть рот антисталинской аргументации оппозиции, чтобы вернуть идейную почву для завинчивания гаек, чтобы над страной поднялся вылезший из могилы мертвец. Власть вампиров не