На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ
Шрифт:
Интервал:
Искали бездарно. Все время нервничал Вася. Он был охвачен истерическим азартом охотника.
В конце обыска приказал Владику Недоборе одеваться. И нам, иногородним. Всем поведением подчеркивал, что арестует именно нас.
Мы потребовали ордер на задержание. В протокол обыска мы хотели внести замечания об угрозах и грубости Гриценко. Разрешил записать только жене Недоборы Софе.
Когда нас выводили, на лестнице стоял Аркадий Левин, который прибежал, узнать, что идет обыск. Мы попрощались, сели в «воронок» и поехали. Недобора по направлению догадался, что на Холодную Гору, т. е. в тюрьму.
Что там происходило, я описал в статье «Повесть о том, как мы с Василием Емельяновичем превратили Рабиндраната Тагора в антисоветчика и что из этого вышло».
Нас троих, без Недоборы, после допроса выпустили. Я остался в доме Владика. На следующий день Софа пошла к Гриценко узнать о Владике, я остался дома. На душе было невыносимо. Поставил пластинку Владика «Любимые песни Ленина».
И весь ужас нашей истории обрушился с этих песен. Как будто дьявол разыгрывал этими песнями свой вечный водевиль.
Вот «Слушай!» — о том, как перекликаются между собой в ночи охранники царской тюрьмы. «Спускается солнце над степью…» я всегда любил. Это песня колодников, бредущих по этапу.
Но сегодня она звучала особенно страшно.
Динь-бом! Динь-бом!
Слышен звон кандальный.
Динь-бом! Динь-бом!
Путь сибирский дальний.
Слышно там и тут:
Нашего товарища на каторгу ведут.
Итак, ее пел Ленин, любил ее, хотя грусть песни была так несвойственна ему. Пела Олицкая Екатерина Львовна. А теперь слушаю я и вижу перед собой Алтуняна и Недобору, бредущих все в ту же проклятую Богом Сибирь.
А перед глазами портрет Ленина (у редких участников движения он висит), в шкафу стоят его произведения.
Слышно «Интернационал»: «Это есть наш последний, наш решительный бой!»
Да, это и наши слова. Но… ведь эти слова пели Сталин, Берия, Хрущев, поют Андропов, Гриценко, десятки тысяч негодяев. Пели дочери Яхимовича, когда его забирали. Пел Петр Григорьевич Григоренко.
Но ведь и псалмы, хвалу Богу, пели десятки тысяч палачей, и десятки тысяч их жертв, и миллионы равнодушных…
Апокалипсис, кровавый бред сумасшедшего Бога или психанутой матушки Природы?..
Как поется в одной зэковской песне (о Сталине):
Вы здесь из искры раздували пламя,
Спасибо вам, я греюсь у костра.
Разрядился в плаче. С детства не плакал, но тут истерика разрядила апокалиптическое настроение.
(Во Франции меня упрекали за то, что на Конгрессе профсоюзов учителей — ФЕН я пел «Интернационал» и даже поднял кулак. Этот кулак возмутил многих. Смешно, но именно те, кого они боятся, — члены ФКП — не поднимали кулак! А «Интернационал» пели все. Я же видел тогда перед собой комнату Недоборы, проигрыватель. И видел дочерей Яхимовича, ГУЛаг, палачей и жертв, и свой плач над трупом Интернационала.
А почему же пел? Потому что тут же были товарищи из Испании и из Чили. Кулак? Кулак — борьба, Интернационал всех честных людей. Можно и без символического кулака строить ГУЛаг (говорить хорошие слова и точить нож), можно и с кулаком быть гуманным. А здесь были люди, которые все как один радовались спасению жертвы ГУЛага. Кто знает, что будет через 20 лет. Может быть, они станут резать один другого?! Но ведь режут и без Интернационала на устах и своей резней толкают в объятия брежневского Интернационала.
Москвичи уехали. Я остался на день рождения Аркадия Левина — 1 декабря.
Все эти дни шли ожесточенные споры — о тактике борьбы, о политэкономии, о морали, причинах поражения революции.
Через три дня выпустили Недобору. В нем боролось чувство радости с чувством стыда за то, что не посадили. Он боялся, что допустил какие-то ошибки и внушил Гриценко мысль, что выходит из борьбы.
Вечером 1-го мы собрались у Левиных. Выпили. Поспорили. Ясно было, что ребят арестуют: суд вынес частное определение о возбуждении уголовного дела против свидетелей. Когда все разошлись, мы с Аркадием принялись за теоретические проблемы неомарксизма — политэкономические, этические, философские и другие.
Позвонила из Москвы Ира Якир: были обыски у шестерых, в том числе у нее. У Иры забрали мое «Россинанту» и многое другое. Я представил — сколько! Я сам видел у нее горы самиздата. Обыск у Иры — значит, усилилась атака на Петра Якира, на ее отца. Арестовали двух студенток, подруг Иры, — Ольгу Иофе и Иру Каплун. Ира намекнула, что обыски связаны с подготовкой студентов к антисталинским выступлениям.
Часа в 4 Аркадий заснул, а я лег почитать «Тюремные тетради» Грамши, которые Аркадий высоко ценил. В шесть утра — звонок. Типичный, наглый, громкий, непрерывный. Разбудил Аркадия, он открыл двери. Грищенко с компанией.
— А, опять ты!
Я столь же зло:
— Не «ты», а «вы». А вы опять врываетесь в чужие дома. Вы не имеете права в шесть утра приходить с обыском.
— Опять права качаешь? Одевайся!
Я завел спор о ночном обыске. Он только злобно отмахивался: все, дескать, бесполезно. Мать Аркадия смотрела на меня сочувственно и испуганно. Я понял, что мой спор пугает ее, и замолк.
Она шепнула (я услышал) дочери Тамаре:
— Я соберу ему белье.
Гриценко вел себя так, что все понимали: арестуют меня. Он небрежно рылся во всем: ведь понимал, что самиздата нет.
Окончив рыться, Гриценко написал протокол и забрал Аркадия. Мне лишь бросил:
— Придете сегодня на допрос.
Обнялись с Аркадием — на 3 года, как думалось тогда.
Оставаться дома у Левиных я не мог. Гнусная, садистская тактика поведения Васи на обыске (все думали, что заберут меня) поставила меня в положение виновника ареста Аркадия. Все понимали, конечно, что это не так, но смотреть в глаза родителям Аркадия я не мог. Заехал к Пономареву. У него тоже был обыск. Его взяли 3 декабря.
После процесса в Харькове я стал изучать причины перерождения революций на примере христианской, французской и Октябрьской. Во всех перерождениях
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!