Никому не говори - Алафер Берк

Но в этот день, сидя в коридоре рядом с залом судебных заседаний судьи Фредерика Найта, Хэтчер вспоминала выражение беспомощности, появившееся на лице Рогана, когда она захлопнула дверцу автомобиля, оборвав его на полуслове. Она догадывалась, как сильно разозлился ее напарник. Последнее, что он сказал, прежде чем она вышла из автомобиля: «Может быть, нам стоит подать докладную записку по поводу того, как долго это продлится, до того как позвонят Такер?»

Вероятно, он был прав. Уитмайры позвонят их лейтенанту. Или попросят комиссара позвонить капитану с просьбой позвонить лейтенанту. Или попросят мэра позвонить комиссару. Такие люди могут воспользоваться своими связями как им заблагорассудится, и помешать им в этом никто не в силах.

Но Элли была последним человеком на свете, кто позволил бы им просто так сделать это. Ни известность, ни деньги не отменяли тот факт, что их дочь, несчастная, одинокая, страдавшая булимией шестнадцатилетняя девушка, была найдена в ванной — пьяная, обнаженная, окровавленная и мертвая.

— Эй, ты, кажется, говорила, что у тебя вызов!

Направляясь к месту преступления на Бэрроу-стрит, она послала эсэмэску Максу Доновану, заместителю окружного прокурора, у которого сегодня дежурство. Вообще-то, с большинством прокурорских работников она не была в столь близких отношениях, чтобы обмениваться эсэмэсками, но именно этот прокурорский работник был ее бойфрендом.

— Дело вполне очевидное.

— Не знал, что в наше время убийства расследуются так быстро. Хотя в прошлом году Вустер занимался одним делом — так там парень решил, что его сосед убил женщину, а та оказалась надувной куклой.

— Сегодня девушка была вполне реальной, но это явное самоубийство. Явное для всех, кроме членов ее семьи.

Макс с любопытством посмотрел на нее:

— И ты уверена в этом?

— А какие могут быть причины для сомнений?

— Хорошо. Забудь о том, что я сейчас сказал. Я рад, что ты быстро разобралась с этим. Может, перекусим после того, как закончим здесь?

— Было бы неплохо.

Из-за разницы в графиках работы они не виделись четыре дня. За последний год между ними сложились такие отношения, что четырехдневная разлука не воспринималась как нечто из ряда вон выходящее.

Из-за двери зала судебных заседаний высунулась голова судебного пристава:

— Судья готов.

Показания Элли заняли шестнадцать минут. Она оспаривала правомерность ходатайства об освобождении убийцы, признанного виновным. Суть дела состояла в следующем. Обвиняемый утверждал, будто действия адвоката были неправильны, поскольку он позволил детективу Хэтчер устроить ему допрос по поводу смерти его подруги. Обвиняемый сам вызвал полицию и заявил, что обнаружил ее избитой на полу кухни квартиры в Чайнатауне, где они совместно проживали. Его не взяли под стражу. Он даже не был подозреваемым. Его адвокат, живший по соседству, занимался делами по недвижимости и предложил ему дружескую поддержку.

Адвокат не был виновен в том, что Элли заметила крохотные разрывы тканей на теле жертвы, сопровождавшие каждый удар, кольцо с острой гранью на мизинце обвиняемого и красные следы на костяшках его пальцев. Простого вопроса о том, чем можно объяснить эти три обстоятельства, было достаточно, чтобы обвиняемый сломался.

Это было бы обычное слушание дела, если бы его рассматривал любой другой судья, но не Фредерик Найт, известный в уголовно-процессуальной системе Нью-Йорка как Большая Свинья.

Элли подозревала, что это прозвище отражало не столько его явно избыточный вес, сколько стремление превзойти в женоненавистничестве Эндрю Дайса Клэя.[6]

Когда она поднялась со свидетельского места, последовал настоящий бред.

— А я вас знаю.

Если бы Элли находилась в доме престарелых в Квинсе, она могла ожидать, что услышит подобную фразу от пациента — очень-очень старого, который уже больше никого не знает.

— Элис Хэтчер, ваша честь. Я здесь уже в пятый раз. — Детектив быстро перечислила имена обвиняемых, которые всегда помнила. Она могла назвать даже даты ареста, а возможно, и даты рождения. У нее была прекрасная память.

Судья Найт, разумеется, ничего этого не помнил. Каждый раз при упоминании ею очередного дела он покачивал головой:

— Всего пять раз, и я вас знаю! Примите это как комплимент, офицер.

«Детектив», — мысленно поморщилась Элли.

— Вы держите себя в форме. Это хорошо. Прелестная девушка, не правда ли, Донован?

Макс не упустил такую возможность:

— Что касается формы, едва ли кто-нибудь может сравниться с вами, ваша честь.

«Банально», — подумала Элли. Хотя как иначе можно было ответить в данных обстоятельствах?

— А что вы думаете, мистер Донован, по поводу наряда вашего свидетеля?

— Прошу прощения, ваша честь?

— Не для записи, — обратился Найт к судебному репортеру. — Всего пять визитов в суд, и я, тем не менее, запомнил этого свидетеля. И давайте внесем ясность. Мы все знаем, что именно мне запомнилось. И вот теперь она здесь в этих мужских штанах — пусть будет брюках.

Хэтчер хотела было сказать, что под ее скромными серыми брюками черное бикини с ремешком, но, идя в суд, она оделась подобным образом по определенной причине. Она оделась подобным образом потому, что большинство судей и присяжных заседателей имеют определенные ожидания, которые отличаются от ожиданий Найта.

Судью не интересовал ее внутренний монолог. У него имелись собственные мысли.

— Впервые сев на судейскую скамью, я застал первую волну женщин, захлестнувшую суды. Все они носили юбки, шелковые блузки и туфли на высоких каблуках. А затем пришла мода на мужскую одежду, и женщины стали одеваться в брюки и оксфордские рубашки. В настоящее время девушки снова начали одеваться как прежде — платья, юбки, чулки, туфли. Все, кроме вас, офицер. Хэтчер, вы сказали? Вы скрываете свои достоинства и выглядите как парень. А что, если бы Донован появился здесь завтра в платье? Как бы вы к этому отнеслись?

Она заметила, что Макс смотрит на нее. Предостерегает. Умоляет. Не. Делай. Этого.

— Я хотела бы увидеть это, ваша честь. Но заместитель прокурора Донован сказал мне, что уже износил свое лучшее красное шелковое платье, которое сшил специально для того, чтобы покрасоваться перед вами.

Когда они вышли в коридор, Макс изо всех сил старался изобразить раздражение, но так и не смог сдержать улыбку:

— Красное шелковое платье? В самом деле? По-моему, это уже перебор.

— О, ты смотрелся бы в нем классно, я уверена. «Брукс Бразерс», «Барберри» или какая-нибудь другая аристократическая марка. Извини, с Большой Свиньей трудно держать себя в руках.