Когда был Лютер маленький, с кудрявой головой... - Андрей Дубровский

И вот, подступает к печнику Лютер, за жизнь говорить с ним принимается, всё чин по чину: как, мол, живёшь, с кем дышишь? И всё такое прочее. А как узнал, что печник товар свой на рынок продавать отвозит, не удержался и возопил:

– Ну и дурак же ты идиотский, трудовой человек! Отчего же ты насилуешь естество своё, да быков своих надрываешь?! Почто же ты, пещерный человек, по домам налегке не ходишь, мастерство своё люду не предлагаешь, заказы на дому не исполняешь?

Обиделся мужик речам незнакомца (не знал, темнота, что сам Мартин Лютер перед ним вот так запросто стоит!) и молвит в ответ:

– Да сам-то ты хто таков? Ишь, вона, выискался умный, из города, небось, приехамши! Сам маленький, плюгавенький, а мужика-от горазд учить, будто Геркулес какой! А поди-ка ты, мил человек… (в разные стороны, куда-нибудь подальше от этого места – так приблизительно можно перевести последующие слова), пока мне что-нибудь под руку не подвернулось!

Лютер, понятное дело, на речи мужичьи обиделся, но вида не подал. Решил он печнику ещё один шанс дать:

– Ну ты не кипятись так, рабочий класс, охолонись.

И потом с этаким хитрым прищуром спрашивает:

– А что ты думаешь о победе мирового протестантизма?

– Ух ты, чёрт плешивый, привязался ведь! Да клал я печь на твой мировой протеизм! Поди прочь, терпенье моё заканчивается!

Тогда Лютер парик да очки эффектно так снимает и просто, по-будничному, говорит:

– Эх, старче! А ведь Лютер я.

А из-за спины его охрана появляется.

– Лютер! – Так и сел старик. На десять лет. Без права переписки.

Однажды Лютер, как обычно, пришёл в городскую библиотеку Виттенберга, чтобы продолжить изыскания в трудах древнеримских авторов критики католичества и пап ватиканских. Но у самого входа путь ему преградил часовой (Лютер и позабыл, что после победы протестантизма в отдельно взятом городе, в виду угрозы со стороны реакционных сил, он сам распорядился в ключевых местах города расставить бдительных часовых).

– Ваш читательский билет! – потребовал часовой и выставил вперёд пику, на которую следовало наколоть оный документ.

– Да нет у меня никакого читательского билета! – возмутился вождь мирового протестантизма. – Потому что, во-первых, я не знаю, что это такое, а во-вторых, потому что я сам Мартин Лютер!

– Борода-то у тебя, конечно же, знатная, лютеранская, – рассудительно молвил часовой. – Да только знаешь ли, гражданин, сколько шляется таких знатнобородых проходимцев? Время-то нонче неспокойное, каждый на всякое горазд.

Сколько шляется проходимцев, обзаведшихся такой же бородой, как у него, Лютер не знал, а то, что время «нонче» неспокойное, Мартин прекрасно понимал, ибо сам к тому некоторые усилия приложил. Но, всё ж, вышеприведённые размышления – авторские, а Лютер тем временем успел осерчать и даже принялся кричать громким голосом:

– Да что ж ты, сардель пиковая, себе позволяешь! Да как ты, родственник дьявола, мне перечить осмеливаешься! Да сто чертей и двести ватиканских кардиналов тебя задери! – и прочее в той же тональности.

Пред часовым стояла дилемма: выслушать всю речь незнакомого ему бородатого мужчины до конца или прервать вдохновение незнакомца в самой грубой форме. Страж почему-то выбрал второй вариант: ловким движением он прижал разошедшегося оратора пикой к стене и угрожающе произнёс:

– Ты, эт, дядя, тут не шуми, а то я не посмотрю…

Чего он не посмотрит, часовой пока не придумал, потому сменил тему:

– А то ведь я таких всяких… тилигентов порубал за свою жисть очень даже предостаточно!

Оценив уровень решимости пикинера, Лютер решил сменить тактику:

– Ну ладно тебе, служивый, не кипятись ты уж очень. Вижу, что службу ты свою знаешь. Да я вообще думал, что это баня… А сам я читать вовсе не умею. И, освободившись из ослабших объятий пики, бросился бежать, подумав на прощанье: «Читать, может, я и не умею (что, допустим, неправда), но писать очень даже могу».

На следующий день Лютер написал декрет, согласно которому все часовые были собраны в маршевые батальоны и отправлены на самый дальний театр самых тяжёлых боевых действий. Благо, театров этих хватало и даже кое-где стали появляться оперы.

Когда завоевания Великой Октябрьской Реформации прочно стояли на фундаменте доверия и поддержки широких протестантских масс, а триумфальное шествие протестантизма по Германии было уже практически завершено (лишь на юге баварцы да швабы продолжали бессмысленное сопротивление), неожиданно разразилась Крестьянская война. Чего добивались крестьяне – никто так и не понял, ибо не пытался: кому интересно, что там хочет или чего не желает низшее сословие подлых людишек. Однако же всё больше замков пылало в огне, всё больше благородных рыцарей болталось на деревьях, и поневоле приходилось воспринимать сие недоразумение всерьёз: скликать со всех концов земли германской доблестных рыцарей и, используя дыбу и отравляющие вещества, жестоко подавлять крестьянский бунт.

Лютер, тем временем, много работал в своём кабинете, прессу не читал и только по рассказам служанок, приходивших с рынка, имел поверхностное представление относительно происходящего, казавшегося таким далёким, словно из другого мира.

Но настал день, когда и в дом Лютера пришла крестьянская депутация. Перед дверью толпилось с пару десятков крестьян в окровавленных одеждах, с топорами и вилами – всё как полагается. Когда Лютеру доложили о приходе нежданных визитёров, он опечалился их появлению и с грустью подумал о том, что теперь его хрестоматийный труд «Государство и Реформация» так и останется недописанным.

Но вместо того чтобы с порога начать кричать дурными голосами, грабить, жечь и вешать, крестьяне осведомились, могут ли они видеть Лютера. Им было предложено разуться, оставить свои сельскохозяйственные инструменты в прихожей, после чего их проводили в кабинет хозяина.

Лютер напоил гостей чаем, а после этого вежливо осведомился, кто они такие и зачем пришли. Самый главный – борода его была спутана пуще прочих – важно ответствовал:

– Ходоки мы, пришли издалёка. Хотим, чтобы ты рассудил всё по справедливости: почему нас все притесняют, а не мы всех, и как эдак сделать, чтобы стало наоборот. Ведь если всех господ, да попов, да городских перерезать (как мы это сейчас делаем), то и притеснять станет некого.

– А почему ко мне пожаловали? – спросил Лютер и не стал добавлять, что принадлежат они, вроде как, к враждебным классам.

Но крестьянская смекалка оказалась не легендой, распространяемой зловредными прото-иезуитами (самих иезуитов дьявол изобрёл чуть позже), и крестьяне догадались о второй части лютерова вопроса.

– Ну, об этом, барин, ты не беспокойся: ведь мы с тобой занимаемся одним делом – вспахиваем. Мы – землю, а ты… Это… Как енто его…