Своенравная красавица - Сильвия Торп

— И было от чего! — В голосе Даррелла внезапно появилась жесткая нота. — Мистер Шенфилд хорошо поступил бы, если бы запретил своему сыну навещать дядюшек в Плимуте. Похоже, они сделают из него отвратительного пуританина.

— Очень может быть, что запретит, — весело ответила Черити. — Дядя был страшно рассержен и пригрозил, что сам поедет в Плимут повидаться с родственниками. Когда я уезжала из Маут-Хаус, Джонас пребывал в мрачности, а его мать все еще оплакивала утрату золотых кудрей. Ну, скажу я вам, это такая веселая семейка!

— Вот чего я не могу понять! — гневно бросил Даррелл. — Джонас вырос в традициях верности, его учили уважать церковь и короля. Что же тогда тянет его к этим фанатикам?

Черити, ехавшая теперь рядом, так как они повернули к дому, с озорным видом посмотрела на Даррелла.

— Желание заслужить одобрение своих дядюшек, — заметила она проницательно. — А кроме того, дух противоречия, свойственный его характеру. Ты, конечно, знаешь, Даррелл, что взгляды Джонаса всегда должны быть прямо противоположны твоим?

Даррелл нахмурился:

— Если ты права, тогда трудно придумать худшую причину для измены убеждениям, в которых его воспитали. Если бы искренняя потребность привела его к пуританству, он был бы мне неприятен, но, по крайней мере, я мог бы его уважать. Лицемерие может только навлечь на него презрение всех честных людей.

Когда пребывание Черити в доме подходило к концу, леди Конингтон поведала ей о предполагаемых планах относительно ее будущего. У девочки не нашлось слов, она опустилась на одно колено и припала губами к слабой руке госпожи. Этот жест, счастье и благодарность, светившиеся в глазах, были красноречивее любых изъяснений. Позднее, оказавшись наедине с Дарреллом, она сказала серьезно:

— Миледи объяснила мне, Даррелл, что это твоя мысль — взять меня сюда компаньонкой твоей жены. Мне не нужно говорить тебе, как я благодарна.

— Да и благодарить меня не нужно, малышка, — ответил он с нежностью. — Я счастлив знать, что могу позаботиться о благополучии своей сестренки.

— Ты не пожалеешь об этом, — сказала она тихо и неожиданно торжественно. — Если дядя согласится на мой переезд, то я всей жизнью докажу, что достойна вашего доверия.

Мистер Шенфилд согласился, с одной только оговоркой. «Черити, — сказал он, — еще слишком мала, чтобы взять на себя такую ответственность, но как только ей исполнится пятнадцать лет и если намерения миссис Конингтон не изменятся к тому времени, Черити может переехать жить в поместье. А пока что пусть бывает в Конингтоне сколько потребуется». Черити была разочарована, но благодарила судьбу, что разрешение все же получено. Она решила набраться терпения и доказать своим поведением в ближайший год, что все ее детские шалости остались в прошлом.

Бет и Сара отнеслись к предполагаемому отъезду Черити из Маут-Хаус равнодушно, а вот Джонас воспринял новость с любопытной смесью гнева, зависти и презрения. С Джонасом вообще становилось с каждым днем все труднее. Хотя его отец нанес обещанный визит в Плимут, вскоре стало очевидно, что это не возымело последствий. Его сын по-прежнему пользовался полной свободой, а ссора с братьями миссис Шенфилд длилась недолго. Летом то один из них, то оба вместе приезжали в Маут-Хаус. В этом не было ничего особенного — они бывали у Шенфилдов, сколько Черити себя помнила, — но теперь она заметила в купцах некую перемену.

Они всегда были серьезными людьми, скромно одевались и сторонились развлечений, но теперь их одежда стала подчеркнуто мрачной, волосы коротко подстрижены, а их разговор изобиловал библейскими текстами и цитатами из Священного Писания. Они неодобрительно хмурились на шелковые платья сестры и девочек, надетые в честь их приезда. А как-то раз старший брат, обнаружив, что три девчушки развлекаются танцами и пением, обрушился на них с суровой отповедью, доведя Бет и Сару до слез и вызвав в душе Черити яростное сопротивление. Такие, значит, пуритане, о которых рассказывал ей Даррелл! Они хотели казни Страффорда, они бросили вызов королю и осыпали бранью его возлюбленную королеву. Они презирают красивый величественный королевский двор и считают Уайтхолл средоточием расточительства и порока. Черити присматривалась к купцам, слушала их речи и поощряла Джонаса по-прежнему поверять ей свои мысли. И в душе ее росло отвращение, а вместе с ним страх, ибо эти люди и их единомышленники представляли собой угрозу мирной и счастливой жизни.

И все же в месяцы, последовавшие за казнью лорда Страффорда, король как будто вновь вернул себе любовь простого народа. Со смертью «подлого графа» архиепископ Кентерберийский Лод и ненавистные Карлу советники бежали за море, многие люди в Англии отвернулись от фанатичной партии пуритан, которая прежде казалась вожаком в борьбе за свободу против деспотизма. Война пуритан с государственной церковью, их связи с шотландскими захватчиками, а более всего, вероятно, постоянные яростные нападки на мирские удовольствия, даже вполне невинные, вызвали резкий отпор у более умеренных граждан. Произошло много перемен, исчезли многие притеснения. Теперь, наконец, в королевстве могло воцариться согласие.

Проходил месяц за месяцем, настала пора собирать урожай, и лето потихоньку уступало дорогу осени. В Конингтоне, Маут-Хаус и деревушке Конингтон-Сент-Джон времена года сменялись по заведенному порядку, не беспокоясь о том, что где-то за их пределами происходят жестокие схватки. Однако даже в этой сонной заводи конфликт уже давал себя знать. Семейство Конингтон принадлежало к убежденным роялистам, и большинство соседей и арендаторов следовало их примеру, но были и такие, как Джонас Шенфилд, они явно склонялись к другой точке зрения.

Сама Черити, несомненно, всей душой поддерживала тех, кому безраздельно отдала свою преданность. Она любила Даррелла Конингтона и его семью, значит, их вера была ее верой, их убеждения и пристрастия находили отклик в ее сердце. Она все теснее сближалась с ними и все больше отдалялась от своих родственников, часто и подолгу бывая в поместье, оказывая мелкие услуги леди Конингтон, помогая Элисон в домашних хлопотах, узнавая от Даррелла все, что можно было узнать, о противоречиях, раздиравших страну от края до края.

Ее жажда знаний была ненасытна, ее интерес к происходящим в стране событиям простирался значительно дальше, чем у Элисон или леди Конингтон. Хрупкое здоровье миледи обязывало всех домочадцев по молчаливому согласию скрывать от нее всю серьезность сложившейся ситуации. А для Элисон мелкие радости и повседневные дела были намного важнее, чем неудачные попытки короля установить мир с шотландцами или разгул жестокости и насилия, который той осенью охватил Ирландию, удерживаемую до этого в мире сильной рукой Страффорда. Элисон теперь чувствовала себя счастливой в Конингтоне. Она больше не тосковала по матери и сестрам, и единственным облачком, омрачавшим жизнь, было все еще не исполнившееся страстное желание иметь ребенка.

Наступило Рождество, и, согласно обычаю, гостеприимные двери Конингтона распахнулись для всех — как для господ, так и для простого люда. Черити любила рождественские дни в Конингтоне, музыку и танцы, актеров, что разыгрывали рождественские мистерии, праздничные блюда и общую атмосферу всевозможных развлечений и взаимной любви, которая, казалось, вовлекала всех и каждого в водоворот радости и веселья. Время по-прежнему стояло тревожное, всю страну терзала рознь настолько уже серьезная, что ее невозможно было смягчить одними словами; но в Конингтоне все — от самого сэра Даррелла до последней служанки — словно бы решили, что на двенадцать дней Рождества любые заботы и тревоги следует отложить.