Как я нечаянно написала книгу - Аннет Хёйзинг

Десять лет подряд Катинка Каптейн почти каждую пятницу ходила к соседке из дома напротив на уроки писательского мастерства. И это принесло свои плоды. Потому что в двадцать три года (!) она дебютировала романом, который сразу же на несколько недель занял верхнюю строчку в списках бестселлеров.

Впервые с тех пор, как я брала уроки у Лидвин, мне не хотелось идти к ней. Я не написала ни строчки. Не получилось. Надеюсь, у нее полно работы в саду. И до писательского урока дело не дойдет. Но когда она заварила чай и мы сидели возле садового домика, она сказала:

– Давай-ка почитаем, что ты написала.

– Ох, ничего я не написала. Всю неделю не было вдохновения.

Да ничего и не происходило. С Диркье, конечно, было весело, прикольно. Но Лидвин права, «прикольный» – верх бессмысленности. Про это ничего не скажешь. Нет борьбы, нет рассказа. На прошлой неделе она еще говорила про «конфликт» и про «сталкивающихся персонажей». По ее словам, это самые важные элементы рассказа.

Ну да, все яснее ясного. Рассказ про то, как Диркье вошла в нашу жизнь, вообще никакой не рассказ.

Оттого что ничего не сделала, я чувствовала себя паршиво. Мне же хотелось стать писательницей, верно?

– Настоящий писатель не дожидается вдохновения, – сказала Лидвин.

– А как же быть, если вдохновение не приходит?

Ненадолго повисло молчание.

– Я уже почти полгода ни строчки не написала, – сказала Лидвин, словно обращаясь к яблоне. – Только никому не говори, ладно? – Тут она посмотрела на меня. – Никто не знает, даже мой издатель. В издательстве думают, я вовсю тружусь над новым романом. – Она засмеялась, хотя как-то неестественно.

– Но… – начала я. Может, спросить у нее, как вышло, что она не пишет? Или как она поступит дальше?

– Надо устроить генеральную уборку, вот здесь. – Она показала на свою голову. – Слишком много старого хлама накопилось. – Она глубоко вздохнула, и вид у нее вдруг сделался усталый. – Ну да ладно, – Лидвин расправила плечи, – давай поговорим о тебе. Сейчас я дам тебе письменное задание, и тогда все наверняка опять заработает. Только сперва помоги мне подрезать старую иву, хорошо? Ведь она того гляди рухнет под тяжестью сучьев.

Секатором мы сперва срезали те ветки, что поменьше. Большие сучья Лидвин спилила цепной пилой. От ивы почти ничего не осталось.

Мне четыре года. Просплю еще десять ночей – и сравняется пять. Я долго лежу в постели, но мне тепло, а над ухом все время пищит комар. Я встаю и босиком выхожу в коридор. Пол холодный. Я хочу вниз, к папе, но на середине лестницы слышу в гостиной голоса. Сажусь на ступеньку, чтобы разобрать, кто это. Тетя Адди. Как же сердито она говорит. И голос папы тоже звучит резче обычного.

Я спускаюсь еще на ступеньку-другую.

– Она еще не готова, – говорит папа.

– Чепуха. Ребенку почти пять лет. Это ты не готов, Хейн, а ей в самом деле пора в школу. Привыкай.

Я бегу вверх по лестнице, чувствую, как из глаз текут слезы. Школа… Почему тетя Адди говорит об этом? Я надеюсь, что папа забудет, проснется утром и не вспомнит ни одного слова. Я не хочу в школу, не хочу играть с другими детьми, не хочу. Хочу просто быть дома, с папой и Калле. Хочу, чтобы так было всегда.

Мне вдруг становится очень холодно. Я надеваю толстые носки и забираюсь в постель, с головой под одеяло. И плачу, пока не засыпаю.

За завтраком папа об этом не заговаривает. Я тоже. Когда в обед мы едим бутерброды, я совершенно уверена, что папа все забыл. Но после ужина, когда мы уложили Калле в постель, он говорит:

– Сурикатик, иди-ка сюда.

Я подхожу, стою рядом, смотрю на свои носки.

– Тебе почти пять лет, пора в школу.

Эти слова – как удар в живот.

– Вот увидишь, там весело.

Он обнимает меня, крепко-крепко. Значит, он хочет оставить меня при себе, тоже не хочет, чтобы я уходила. Папа наверняка что-нибудь придумает. Не отправит меня в школу, я уверена.

И все-таки отправляет.

Однажды утром за завтраком папа говорит, что мы идем в Парковую школу, познакомиться. И вручает мне подарок: рюкзачок с моим именем и ярко-желтую кружечку. Я стараюсь рассердиться, но не выходит. Сказать я ничего не могу, в горле стоит здоровенный комок. Я чищу зубы, причесываюсь, еще раз чищу зубы, очень медленно. На дворе лето, но я надеваю толстую кофту и длинные брюки. Папа окликает: пора идти. Калле уже сидит в прогулочной коляске. Только когда мы выходим на улицу, моя злость вырывается наружу.

– Не хочу я в школу! – Я начинаю реветь. Кричу: – Я еще не готова!

Папа хочет идти дальше, но я стою как вкопанная. Он гладит меня по спине. А я реву и не могу остановиться, реву так безудержно, что меня едва наизнанку не выворачивает. Слезы и сопли ручьем текут по щекам. Калле тоже принимается реветь. Папа садится на бордюр, сажает меня к себе на колени. Никакого толку.

– Хейн, что происходит? – вдруг слышу я.

Это Лидвин из дома напротив.

– Катинке пора в школу, а она не хочет, – объясняет папа.

– Я еще не готова! – кричу я Лидвин. – Я не хочу, не хочу!

От крика у меня болит горло. Калле заткнул уши пальцами.

– Так не годится. Идемте-ка со мной, – говорит Лидвин.

Калле мгновенно перестает реветь. Кричит:

– Идем, идем!

Мы идем по дорожке к ней в сад. Лидвин ведет папу и Калле на кухню, наливает папе кофе, а Калле дает печеньку.

Берет меня за руку.

– Пошли, я кое-что тебе покажу.

По узенькой тропинке мы проходим в голубой деревянный садовый домик.

Когда она открывает дверь, я вижу не велосипеды, а книги. На полу и на полках по стенам. Еще там стоит стол с компьютером и большое удобное кресло, а рядом – лампа. Посредине комнаты – круглая черная печка с корзиной, полной дров.

– Смотри, – говорит она, показывая на книги, – это мои друзья. Когда умеешь читать, никогда не бываешь один и участвуешь во всем. Поэтому тебе надо идти в школу. Чтобы научиться читать. И писать, конечно. Писать – это самое замечательное, что только может быть. В приготовительном классе ты будешь вырезать и клеить, без этого тоже не обойтись. Но когда перейдешь в третий класс, то к Рождеству уже сможешь читать, наверняка. Оглянуться не успеешь, как начнешь сама писать рассказики.