Как я нечаянно написала книгу - Аннет Хёйзинг

– А как же тогда папа и Калле? – При виде уймы книг я перестала реветь, но теперь из глаз опять хлынули слезы.

– А что может случиться с папой и Калле?

– Ну, когда я буду в школе, папа забудет дать Калле воды и печеньку, и поменять подгузник, и…

– Вот оно что, – говорит Лидвин, – тогда давай договоримся так: я буду заглядывать к твоему папе и следить, чтобы все было в порядке, согласна?

Я киваю и утираю лицо рукавом. Мы возвращаемся на кухню.

– Папа, можешь вести меня в школу, – говорю я и смотрю на Лидвин.

Она мне подмигивает.

Они отправились в террариум зоопарка «Артис» – папа, Калле и Диркье. Калле обожает змей и крокодилов. Первый свой доклад он делал о гавиалах. Я тогда об этих животных вообще не слыхала.

Я с ними не пошла. Мне больше нравятся слоны и жирафы. А вдобавок хотелось поднапрячься и написать до пятницы этот отрывок, иначе я опять приду к Лидвин с пустыми руками.

Диркье очень расстроилась, что я не иду с ними.

– Скоро мы с тобой вдвоем прогуляемся по магазинам, – сказала она, ущипнув меня.

Я смотрела в окно гостиной, как они вышли на улицу втроем, Калле посередине. Слева седые волосы папы, справа кудряшки Диркье. Калле держал Диркье за руку. Я невольно вспомнила, что раньше, когда мы с ним выходили на улицу, Калле говорил: «Ручку, Тинка». Вот уж сколько лет я не слышу от него этих слов.

Я крепко зажмурилась и попробовала запечатлеть на сетчатке эту картину. Только с мамой вместо Диркье. Ее прямые темные волосы, распущенные по плечам. Что бы она надела? Платье и короткие сапожки, как Диркье? Пожалуй, в «Артис» она бы надела брюки. У меня есть фотография, где она стоит на улице такая уверенная, в подвернутых джинсах, в адидасовской курточке с полосками на рукавах, в кедах и в бейсболке, из-под которой высовывается ее хвост. Отпускная фотография, так я думаю.

Она вообще-то была намного ниже папы. Или нет? Не помню. Помню, что намного тоньше. Кстати, потоньше, чем Диркье.

Я прошла в папину спальню. Маминой фотографии на ночном столике больше нет. Я достала из шкафа свадебный альбом. На первой странице родители стояли друг против друга и папа надевал маме обручальное кольцо. Да, мама была почти на голову ниже папы.

Я перелистала альбом. Она одета не в настоящее свадебное платье, белое, с массой кружев, а просто в голубое платьице с облегающим лифом и широкой юбкой. Туфли на довольно высоких каблуках, тоже голубые. Волосы распущены. Через несколько страниц она сменила каблуки на босоножки без задников. Большой компанией они сидели в парке, устроили пикник, раскинув на траве клетчатые скатерти. Такая вот свадьба. Я видела Боба и других папиных друзей, конечно возле ящика пива, и тетю Адди с детьми. Многих я вообще не знала. Мне показалось, им всем очень весело. Жаль, меня там не было. Ну, то есть до некоторой степени я уже была, когда они поженились, мама ждала меня, но на фото пока что ничего не заметно.

У нас в классе есть девочка, родители которой развелись. Она очень рада, что ее папа опять женится. Я спросила, симпатичная ли у нее мачеха. А она ответила: «Хм… зато я буду подружкой невесты!» С кучей восклицательных знаков.

Не надо думать о папе и Диркье.

– Лидвин, что еще ты помнишь про мою маму?

Мы отдыхали на скамейке в саду. Я принесла два стакана воды. Лидвин спилила цепной пилой полузасохшую ель, а мне досталось пропускать ветки через измельчитель. На земле уже лежала целая гора мелких обрезков. В саду пахло рождественской елкой.

Лидвин сняла перчатки, смахнула со лба пот.

– Твоя мама… – Она погладила Нерона. И повторила: – Твоя мама… Она всегда выглядела чудесно, в платьях, сшитых своими руками. Вообще-то лучше сказать: в платьицах, ведь фигура у нее была как у девочки. Когда я однажды сделала ей комплимент по поводу платьев, она сказала, что с удовольствием сошьет платье и для меня. Представляешь себе: я в платье! С моими-то могучими бедрами!

Я фыркнула.

– И что ты ей тогда сказала?

– Сказала, что было бы здорово, если б она сшила мне красивую черную рубашку. Для праздников и похорон.

– Ты имеешь в виду блузку?

– Да, твоя мама тоже так сказала. У женщин это называется блузка, сказала она.

– И она сшила?

– Мы договорились, что она снимет мерку и покажет мне кой-какие ткани, но потом у нее остановилось сердце.

Она отпила глоток воды. Я тоже.

– И у тебя не оказалось черной блузки, чтобы надеть на кремацию?

– Не оказалось, но твой папа не хотел, чтобы мы пришли в черном. Он хотел радостных красок, какие любила твоя мама. Но задним числом я бы предпочла черный. День был черный. Ее смерть потрясла меня. Она же была совсем молодая, да еще осталось двое малышей-полусироток.

Полусироток. Это она про Калле и про меня.

Я сама завела разговор о маме. Но теперь решила снова измельчать ветки. Взяла наушники и садовые перчатки и спросила:

– Продолжим?