Мать - Максим Горький

Часто пели песни. Простые, всем известные песни пели громкои весело, но иногда запевали новые, как-то особенно складные, но невеселые инеобычные по напевам. Их пели вполголоса, серьезно, точно церковное. Лицапевцов бледнели, разгорались, и в звучных словах чувствовалась большая сила.

Особенно одна из новых песен тревожила и волновала женщину.В этой песне не слышно было печального раздумья души, обиженной и одинокоблуждающей по темным тропам горестных недоумений, стонов души, забитой нуждой,запуганной страхом, безличной и бесцветной. И не звучали в ней тоскливые вздохисилы, смутно жаждущей простора, вызывающие крики задорной удали, безразличноготовой сокрушить и злое и доброе. В ней не было слепого чувства мести и обиды,которое способно все разрушить, бессильное что-нибудь создать, - в этой песнене слышно было ничего от старого, рабьего мира.

Резкие слова и суровый напев ее не нравились матери, но засловами и напевом было нечто большее, оно заглушало звук и слово своею силой ибудило в сердце предчувствие чего-то необъятного для мысли. Это нечто онавидела на лицах, в глазах молодежи, она чувствовала в их грудях и, поддаваясьсиле песни, не умещавшейся в словах и звуках, всегда слушала ее с особенным вниманием,с тревогой более глубокой, чем все другие песни.

Эту песню пели тише других, но она звучала сильнее всех иобнимала людей, как воздух мартовского дня - первого дня грядущей весны.

- Пора нам это на улице запеть! - угрюмо говорил Весовщиков.

Когда его отец снова что-то украл и сел в тюрьму, Николайспокойно заявил товарищам:

- Теперь у меня можно собираться…

Почти каждый вечер после работы у Павла сидел кто-нибудь изтоварищей, и они читали, что-то выписывали из книг, озабоченные, не успевшиеумыться. Ужинали и пили чай с книжками в руках, и все более непонятны дляматери были их речи.

- Нам нужна газета! - часто говорил Павел. Жизнь становиласьторопливой и лихорадочной, люди все быстрее перебегали от одной книги к другой,точно пчелы с цветка па цветок.

- Поговаривают про нас! - сказал однажды Весовщиков - Должнымы скоро провалиться…

- На то и перепел, чтобы в сети попасть! - отозвался хохол.Он все больше нравился матери. Когда он называл ее «ненько», это слово точногладило ее щеки мягкой, детской рукой. По воскресеньям, если Павлу былонекогда, он колол дрова, однажды пришел с доской на плече и, взяв топор, быстрои ловко переменил сгнившую ступень на крыльце, другой раз так же незаметнопочинил завалившийся забор. Работая, он свистел, и свист у него был красивопечальный.

Однажды мать сказала сыну:

- Давай возьмем хохла себе в нахлебники? Лучше будет обоимвам - не бегать друг к другу.

- Зачем вам стеснять себя? - спросил Павел, пожимая плечами.

- Ну, вот еще! Всю жизнь стеснялась, не зная для чего, - дляхорошего человека можно!

- Делайте как хотите! - отозвался сын. - Коли он переедет -я буду рад…

И хохол перебрался к ним.

Маленький дом на окраине слободки будил внимание людей;стены его уже щупали десятки подозрительных взглядов. Над ним беспокойно реялипестрые крылья молвы, - люди старались спугнуть, обнаружить что-то,притаившееся за стенами дома над оврагом. По ночам заглядывали в окна, иногдакто-то стучал в стекло и быстро, пугливо убегал прочь.

Однажды Власову остановил на улице трактирщик Бегунцов,благообразный старичок, всегда носивший черную шелковую косынку на краснойдряблой шее, а на груди толстый плюшевый жилет лилового цвета. На его носу,остром и блестящем, сидели черепаховые очки, и за это его звали - КостяныеГлаза.

Остановив Власову, он одним дыханием и не ожидая ответовзакидал ее трескучими и сухими словами:

- Пелагея Ниловна, как здравствуете? Сынок как? Женить несобираетесь, а? Юноша в полной силе для супружества. Женить сына пораньше - родителямспокойнее. В семье человек лучше сохраняется и духом и плотию, в семье он -вроде гриба в уксусе! Я бы на вашем месте женил его. Время наше требуетстрогого надзора за существом человека, люди начинают жить из своей головы. Вмыслях разброд пошел, и поступки достойны порицания. Божию церковь молодежьобходит, публичных мест чуждается и, собираясь тайно, по углам - шепчет. Зачемшепчут, позвольте узнать? Зачем бегут людей? Все, чего человек не смеет сказатьпри людях - в трактире, например, - что это такое есть? Тайна! Тайне же место -наша святая, равноапостольная церковь. Все же другие тайности, по угламсовершаемые, - от заблуждения ума! Желаю вам доброго здоровья!

Вычурно изогнутой рукой он снял картуз, взмахнул им ввоздухе и ушел, оставив мать в недоумении.

Соседка Власовых, Марья Корсунова, вдова кузнеца,торговавшая у ворот фабрики съестным, встретив мать на базаре, тоже сказала:

- Поглядывай за сыном, Пелагея!

- Что такое? - спросила мать.

- Слух идет! - таинственно сообщила Марья. - Нехороший, матьты моя! Будто он устраивает артель такую, вроде хлыстов. Секты - называетсяэто. Сечь будут друг друга, как хлысты…

- Полно, Марья, ерунду пороть!

- Не тот врет, кто порет, а тот, кто шьет! - отозваласьторговка.

Мать передавала сыну все эти разговоры, он молча пожималплечами, а хохол смеялся своим густым, мягким смехом.

- Девицы тоже очень обижаются на вас! - говорила она. -Женихи вы для всякой девушки завидные и работники все хорошие, непьющие, авнимания на девиц не обращаете! Говорят, будто ходят к вам из города барышнизазорного поведения…

- Ну, конечно! - брезгливо сморщив лицо, воскликнул Павел.

- На болоте все гнилью пахнет! - вздохнув, молвил хохол. - Авы бы, ненько, объяснили им, дурочкам, что такое замужество, чтобы неторопились они изломать себе кости…

- Эх, батюшка! - сказала мать. - Они горе видят, онипонимают, да ведь деваться им некуда, кроме этого!

- Плохо понимают, а то бы нашли путь! - заметил Павел.

Мать взглянула на его строгое лицо.

- А вы - поучите их! Позвали бы которых поумнее к себе…

- Это неудобно! - сухо отозвался сын.

- А если попробовать? - спросил хохол. Павел помолчал иответил:

- Начнутся прогулки парочками, потом некоторые поженятся,вот и все!

Мать задумалась. Монашеская суровость Павла смущала ее. Онавидела, что его советов слушаются даже те товарищи, которые - как хохол -старше его годами, но ей казалось, что все боятся его и никто не любит за этусухость.

Как-то раз, когда она легла спать, а сын и хохол еще читали,она подслушала сквозь тонкую переборку их тихий разговор.