Гром среди ясного неба - Генри Саттон

протянул руку к полке под бортом, где лежали шары. Он взял три шара и, держа их в руке, стал рассматривать зеленое поле. Ишида осто- рожно положил один, потом второй, потом третий шар. Так расположил бы он три камня на зеленой лужайке подобной формы. По его мнению, это выглядело бы очень неплохо.

Хоуп Уилсон, до развода Хоуп Уилсон Тремен, соскочила с коня. Она гладила его по шее и не могла понять, то ли дрожал конь, то ли дрожала ее собственная рука.

— Спокойно, Кинг! Спокойно, мальчуган,— благодарно произнесла она, стараясь успокоить животное. Только что осторожность Кинга, а не ее собственная, их спасла. Внезапно Кинг без всякой видимой причины заартачился. Она понукала его, но конь отказывался двинуться с места. Стоял неподвижно, дрожал и ржал. И тут она услышала сначала какой-то странный трескучий звук, а затем увидела прямо перед собой на узкой дороге, футах в двадцати, гремучую змею. Она лежала в колее от джипа, напоминая пыльный кусок шланга. Хоуп Уилсон мгновенно осознала опасность. Она успела рассмотреть рисунок на спине змеи, ее круглую маленькую головку, которая начала тянуться вперед. С олимпийским спокойствием, как это ей теперь казалось, спокойствием, которое было удивительным и одновременно приятным, она вынула из специального кармана седла тупоносый револьвер тридцать второго калибра. Хоуп сдвинула предохранитель и, поддерживая правую руку левой, которой она упиралась в шею Кинга, выстрелила четыре раза. Вторая пуля попала в змею, заставив ее свиться в кольцо. Третья пролетела мимо, но четвертая, по-видимому, перебила позвоночник. Хоуп наблюдала, как змея несколько секунд извивалась в агонии, пока не застыла в неподвижности.

Только теперь, когда опасность миновала, страх, который она сдерживала, полностью овладел ею. Она почувствовала, как по коже побежали струйки холодного пота. Это была совсем не та приятная легкая испарина от сухой жары, которую она ощущала днем, совершая эту прогулку по хорошо знакомым тропинкам на своей любимой лошади.

Хоуп Уилсон взяла Кинга под уздцы и повела в обход того места, где лежала змея. Затем привязала коня к кусту можжевельника и достала из кармана своей хлопчатобумажной рубахи сигарету. Руки еще дрожали, и ей пришлось несколько раз щелкнуть зажигалкой, прежде чем она смогла прикурить.

То, что произошло, было ужасно. Теперь, когда она была в безопасности и даже могла гордиться, что не разучилась метко стрелять,— ведь за десять последних лет ей ни разу не приходилось делать этого,— она чувствовала себя прескверно. Сказочная красота гор, голубизна и ясность неба, темно-синего на востоке, окаймленного красивыми облаками на северо-западе,—вся эта красота и ясность природы казались ей упреком. Она не сумела довериться врожденной чуткости Кинга. Ведь сначала она понукала и подгоняла его, обращалась с ним, как с какой-то неисправной машиной. Но он отказался двинуться с места и, возможно, спас ей жизнь. Она вспомнила, как десять лет назад Кинг появился на свет. Тогда она помогла доктору Кули в конюшне осторожно тянуть жеребенка за шею и передние ноги, была свидетельницей того чудесного момента, когда жеребенок с трудом поднялся и встал на тоненькие ноги.

А вот теперь он воздал ей за ту помощь, какую она оказала ему при появлении на свет. Это было так хорошо, так просто, так ясно и так непохоже на все сложности и хитросплетения ее жизни в Нью-Йорке.

Хоуп Уилсон заткнулась сигаретой и ребром левой ладони вытерла слезы, которые медленно текли по ее щекам. Она удивилась тому, что плакала. Это были первые слезы, которые она проливала за последние годы. Она пробовала, честно пробовала расплакаться вот уже месяца два, а может даже и все шесть. Не все. ли равно? Она вспомнила и всхлипывающих женщин в нелепо разукрашенном здании суда в Хуаресе, их елейных адвокатов, которые успокаивали плачущих. Но сама она не уронила ни единой слезинки и даже испытывала презрение к слезам, казавшимся ей тогда такими дешевыми и поверхностными. Но теперь, когда Хоуп плакала сама, она осознавала, чем могли быть и были эти слезы — естественным, очищающим чувством. И незачем было держать их в себе. Теперь она поняла, что те женщины плакали вовсе не из-за разводов, не из-за распада семьи и потери мужей или из-за нелепостей Хуареса и той странной суматохи, в которой протекала вся судебная процедура в Мексике. Они плакали над всей своей жизнью.

Она подумала, что ей чертовски повезло, что эта встреча с гремучей змеей закончилась именно так. На дороге лежала змея, в кармане седла — револьвер. Она вытащила его и убила змею. Здесь двух решений быть не могло. Гремучая змея ядовита. Она один из естественных врагов человека и лошадей тоже. Она встретила ее и убила. И нечего искать в этом поступке и в револьвере какой-то сложный и утонченный символизм. Это удел тех, кто живет на Востоке и не знает, как собой разумно распорядиться. Оторванность от реальной жизни там настолько велика, что человек теряет понятие о функциях самых простых предметов, например, ружей или даже органов своего тела.

Терапевт, к которому она обратилась, объяснил ей на медицински бесстрастном жаргоне, что Кейт направо и налево изменял ей из желания отомстить. Он не мог простить ей успеха в журнале. Он считал унижением для своего мужского достоинства тот факт, что она зарабатывала больше его. Чувствуя себя не на высоте положения, неуверенно, он напропалую начал изменять жене, доказывая самому себе, что он мужчина. Все эти случайные связи с секретаршами, корректоршами, гидессами и стюардессами, которые бесконечными волнами прибывали в Нью-Йорк, измотали его. Кончилось тем, что по иронии судьбы он потерял способность быть мужчиной, по крайней мере с ней. Она отнеслась к этому с пониманием. Но ее попытка вернуть его уверенность в себе только ухудшила дело. От злобы на себя из-за собственной несостоятельности, от злобы на нее за сочувствие он запил, поскольку алкоголь ничего не спрашивал с него и все прощал.

Решение развестись с мужем далось Хоуп нелегко. Она чувствовала, что это все равно, что ударить лежачего. Но ей надо было спасать собственную жизнь. Кроме того, у нее была надежда, что развод послужит ему той встряской, в которой он нуждается, чтобы спасти то, что осталось от его жизни. Живя вместе, они губили друг друга и губили себя. Последний год был годом крушения всех надежд. Постепенно она пришла к бесповоротному решению и два месяца назад ему о нем объявила. Он принял это известие с поразительной апатией и покорностью, как нечто горькое, но приемлемое. Теперь