Фебус. Недоделанный король - Дмитрий Старицкий

— Вряд ли, падре… — усомнился я. — Вряд ли у вас найдется место для полусотни людей и еще большего количества лошадей и мулов.

— У вас есть шатры, ваше величество? — поинтересовался святой отец.

— Конечно. Как не быть.

— Ваши люди не побоятся ночевать рядом с кладбищем? — задал францисканец новый вопрос, интересный такой…

— А что, у вас покойники тут ночами гуляют по освященной земле? — удивился я несказанно, припомнив гоголевские байки про панночку и Вия.

— Что вы, ваше величество, — запротестовал служитель культа, — просто у людей есть разные суеверия, которые никак не выбиваются из их голов светом истинной веры. Одно из них — боязнь кладбищ по ночам.

— Я это знаю, падре. И не только этот страх составляет распространенные суеверия. Любую красивую женщину остальные женщины считают ведьмой только потому, что в ее присутствии мужчины на них не смотрят, — усмехнулся я.

Падре покачал головой. Не то в согласии со мной, не то в раздумье над моими словами. С ходу не понять.

— Тогда я бы попросил вас, ваше величество, следовать за мной, — пригласил меня святой отец. — Ваших людей приведет служка. Не беспокойтесь.

— Пусть тогда ваш служка найдет сьера Вото. Он наш походный маршал, — предупредил я францисканца. — Он где-то тут недалеко от входа расположился.

Отец Жозеф с легким поклоном поставил передо мной на стол кубок с парящим горячим фиолетовым вином. Нос тут же уловил запах пряностей — гвоздики и корицы. Балуют меня. Вино неразбавленное, хотя для глинтвейнов хорошее вино лучше разбавить водой, чтобы умерить плотность напитка, а потом уже греть. А такое, как подали, можно пить только очень мелкими глотками. Проверено в прошлой жизни, когда я как-то сдуру сделал глинтвейн не из дешевого кислого «Саперави», а аж из «Негру де Пуркар».

— Воздай вам Боже, падре, за вашу доброту, — поблагодарил я священника, забирая цилиндрический оловянный кубок, почти стакан.

— Рад служить вашему величеству, — ответил мне священник, поклонился и снова ушел на кухню.

Но прежде чем пить вино, я погрел о горячее олово ладони, глядя, как Филипп забирает чистить снятый мной юшман. Котта уже висела в стороне от камина, чтобы быстро не терять влагу, иначе покоробится на сукне золотое шитье герба. Я остался в одном колете с привязными рукавами. Но его уже легче было просушить просто на теле. Не снимая.

Паж притащил мои домашние туфли и нагнулся снять с меня сапоги, но я остановил его:

— Позже. Я еще схожу посмотрю, как люди устроились. И это… Марку нашему горячего вина отнесите, а то продрогнет он на крыльце, морда чернявая.

Парадная комната в доме викария — просторная, с высоким потолком. Большим камином, в котором сейчас полыхали, ударяя жаром, три приличного размера бревна. Мебель простая, но надежная, можно сказать — грубая. Из дуба. Раньше — в будущем, во времена исторического материализма, подобную мебель делали для вокзалов по заказу родного советского Министерства путей сообщения. Только здесь вместо лака используют горячий воск.

Вроде и теплая тут осень, как в сентябрьском Крыму, но дождливая. И ладно бы прошел дождик — порадуемся солнышку. Нет, висит в воздухе какая-то мокрая пыль, охотно впитываемая одеждой. Холодная, что характерно.

Младший Базан принес мои пистолеты, укрытые от влаги плащом. Положил справа от меня на табурет и этим же плащом их накрыл.

Я его поблагодарил взглядом и кивком.

Вицеконде, не говоря ни слова, с веселой улыбкой отвесил мне глубокий придворный поклон с растопыркой руками.

— Заряжены, сир, — кивнул он на табурет с пистолетами.

— Дон Сезар, отнесите на кухню два меха вина из наших запасов, — приказал я ему. — Один сами с Филиппом и Микалом выпейте подогретого погорячей. Не хватало мне, чтобы кто-то из вас простудился. Второй подарите викарию. Да… и Марка не забудьте оделить.

— Будет исполнено, сир, — снова поклонился мне эскудеро и, подмигнув Филиппу, дав пажу подзатыльник, выгнал всех из комнаты.

Но одному посидеть, попить-посмаковать, видно, была не судьба. Нарисовался Микал.

— Сир, шатры поставлены. Как заселять прикажете?

— Ты, Марк, Филипп, Сезар и паж — здесь со мной. Остальных пусть распределит сьер Вото. В том числе и в мой шатер пусть дон Саншо заселяется. Я ночую тут.

Микал поклонился и повернулся выйти, но я досказал вдогонку мелькнувшую мысль:

— Отхожее место организуйте там, где возможно на отшибе, попонами загородите. Потом закопаем. Все же на ночь не в лесу встали.

— Будет исполнено, сир. Хотя… какой здесь город? — скривил валет презрительную мину. — То ли дело у нас в По…

— Какой бы ни был. Мы тут в гостях. Вести себя прилично, чтобы я за вас не краснел.

Не успел я в одиночестве выхлебать и треть кубка, как снова вошел викарий с двумя служанками на прицепе, которые принесли нехитрую еду и, накрыв стол льняной скатертью, расставили ее на столешнице. На три персоны. После чего с поклоном удалились.

— Не окажете ли, ваше величество, нам честь разделить трапезу со скромными служителями церкви?

— Охотно, падре. А кто будет третьим? — указал я на лишний куверт.

— Настоятель нашего храма отец Васко. — И лукаво улыбнувшись, добавил: — Он баск. А ваших пажей и валетов покормят на кухне, если вы не возражаете.

Я жестом показал, что так даже лучше. Уже понял, что два церковных волка сейчас мне устроят милый перекрестный допрос, замаскированный под застольную беседу. Не стоит им заранее обламывать кайф.

— А вот и я. Прошу меня простить за некоторое опоздание, но в моем возрасте это простительно, — пришам-кивая, несколько скрипучим голосом нахально по-латыни заявил сухонький старичок, спускавшийся по лестнице со второго этажа, шаркая по доскам сандалиями на босу ногу.

В деснице дедок держал резной посох, а шуйцей опирался на перила. Одеяние его состояло из серой рясы некрашеной шерсти, подпоясанное простой пеньковой веревкой. Благообразный такой старичок — божий одуванчик. Лысый как коленка. С жесткими глубокими морщинами на лице. С выцветшими, но от этого не менее цепкими глазами.

Я встал и произнес ритуально:

— Благословите меня, святой отец, на деяния, угодные нашему народу.

А людей-то, народу… Яблоку упасть негде. Хорошо еще, что я иду из храма, где вдоль стены от лестницы оставлена свободной узкая тропинка, удерживаемая от толпы солдатами, державшими свои пики поперек.

Впереди меня шествовал отец Жозеф, держа в руках большой деревянный крест без изображений.

За ним я, в короне, мантии и орденской цепи.

За мной Микал с гитарой.

Потом дон Саншо.

За ним церковные служки.