Шесть зимних ночей - Кэти Астэр

– Для меня? – удивился старик.

– От кого же он? – спросил Томас, едва заметно улыбаясь.

Брат бросил на него досадливый взгляд и нехотя озвучил то, что Томас у него попросил, когда они поднимались в Газетную гостиную:

– Кажется, это от самого Человека-в-красном.

За столом повисла тишина. Даже Уинслоу оторвался от своего ужина.

– Давайте же, мистер Тёрнхилл, – воскликнул господин Гаррет, – показывайте, что там у вас! Всем любопытно!

Старик дрожащими от волнения руками взял сверток у Фредди и под немигающими взглядами всех присутствующих принялся его разворачивать.

Бумага спала. Под ней оказался стеклянный снежный шар на резной золоченой подставке.

– Этого не может быть… – прошептал старик. В глазах его стояли слезы. – Чудо! Это новогоднее чудо! Человек-в-красном исполнил мое желание! Он нашел потерянный шар! Он нашел его!

Мистер Тёрнхилл достал из кармана крошечный заводной ключик и вставил его в замочную скважину, несколько раз повернул и быстро убрал руки.

Шар дрогнул, а затем в нем начало что-то происходить. Под стеклом поднялась метель, маленький городок утонул в ней, а потом из глубин шара зазвучал отчетливый перезвон бубенцов. На миниатюрной улочке появилась сгорбленная рогатая фигура в темно-красной шубе и с мешком на плече.

– Это же Крампус! – воскликнул кто-то из постояльцев.

Метель в шаре между тем стихла, и Крампус исчез, после чего на улочке появились двое миниатюрных мальчишек. Все, кто сидел за столом, услышали их смех…

В снежном шаре разворачивалась настоящая пьеска. Мистер Тёрнхилл не мигая глядел на мальчишек, по его сухим сморщенным щекам катились слезы, но на губах застыла счастливая улыбка.

– Мистер Тёрнхилл, – попросил Томас, – расскажите нам, что там происходит. Расскажите эту сказку…

Присутствующие одобрительно зашумели, и старик, утерев слезы, прокашлялся и начал:

– Что ж, эта история произошла одним холодным зимним днем незадолго до Нового года…

Мистер Тёрнхилл рассказывал свою сказку, и в снежном шаре появлялись все новые персонажи и менялись декорации, словно в крошечном театре…

За окном Газетной гостиной выла метель, в камине трещали дрова, а Уинслоу лениво мурчал.

На подоконнике раздавалось чавканье и негромкое ворчание. Мистер Ворончик, ужиная рыбехой, которую так ловко стащил, слушал сказку вполуха. С удобством устроившись у окна, он наблюдал за теми, кто сидел за столом, вглядывался в лица, рассматривал…

После его освобождения из тайника в доме профессора Гримма прошло совсем немного времени, но столько всего успело произойти, даже подумать страшно.

Глянув на Томаса, он подумал: «Этот парень даже не догадывается, кого выпустил из угольного ящика. Он не знает, что прямо сейчас в Газетной гостиной рядом с ним сидит величайшее зло, которое только видел этот город. Томас добрый и наивный, но неужели он думает, что я откажусь от своих планов… м-м-м… какая же все-таки вкусная рыба… о чем я думал? Ах да! Величайшее зло, от которого никому не спрятаться и не убежать…»

Закончив с ужином, мистер Ворончик погладил округлившийся живот и с удовольствием облизнулся, а затем… зевнул.

– Эх, что-то в сон клонит, – пробормотал он, повернулся на бок, лицом к окну, и уставился на царапающий стекло снег.

Снег был прекрасен, как и всегда…

– Ладно, разрушу этот город завтра… сперва немного посплю, утром съем еще одну рыбку – или две! – а потом возьмусь за разрушения… никто меня не остановит…

Мистер Ворончик снова зевнул, закрыл глаза и заснул.

Надя Сова. Белое

Просто боится себя настоящего

Тот человек, с кем никто не знаком.

«Никто», Павел Пиковский

Я словно пытаюсь поймать руками бегущую реку. Суюсь в самый центр ледяной воды и думаю, что это поможет. Вода обжигает, заставляет пальцы неметь. И у меня нет сил, чтобы достать руки. Я продолжаю себя мучить. Рядом со мной стоят люди, они тоже купают руки в ледяной воде, потому что им так сказали. Если не дать воде свое тепло, то солнце не встанет. А если солнце не встанет, то мир покроет белое.

Я не умею танцевать. Не слышу музыку, не понимаю, что такое двигаться в ритм. Но каждый день я осознаю себя в этом зале, под руку с человеком, лица которого не вижу. У нас у всех какая-то мутная вуаль вместо лиц. А одежда совершенно не подходит под ситуацию. Мой партнер кружится в спортивной костюме. На мне платье-комбинация и пиджак. Рядом пара в халатах. И эта картинка не меняется уже много дней.

В первый раз я осознала себя в танце, когда споткнулась. Тогда мелькнула мысль – я же не умею танцевать. Почему танцую?

Сейчас я пытаюсь понять, почему мы только и делаем, что танцуем.

Возможно, потому, что в зале очень холодно, и если остановиться, то можно увидеть пар, выходящий изо рта. Но никто не останавливается и продолжает кружить.

В один день я подумала: а что будет, если выйти из танца?

Холод на самом деле быстро проник под одежду, заставив поежиться. А партнер даже не заметил, что я прекратила танец, все так же вел уже незримую партнершу в такт музыке. Сейчас я наконец-то ее услышала. Странная, неподходящая под движения.

– Проснулась? Год к концу подходит.

Я вздрогнула. Резкий грубый голос буквально схватил меня за горло и выволок прочь из зала. Теперь я стояла посреди заснеженного сада, а музыка доносилась из-за спины. Вокруг больше никого не было. Я пыталась найти источник звука, но тщетно. Нужно было возвращаться в зал. Я была уверена: если я сейчас туда не вернусь, что-то испортится. Хотя ощущение безвозвратно испорченного не покидало с того самого момента, когда я остановилась.

– Ты ничего не хочешь сделать?

Все тот же голос спрашивал совсем близко, а я не понимала, о чем речь. Руки уже свело от холода, тело ходило ходуном.

– Ты знаешь, о чем я, – голос был настойчив. – Ты сама виновата в этом. Ты сама знаешь, как все исправить.

– Ничего я не знаю, – я не узнала свой собственный голос. Такой он был сиплый, чужой. Словно я молчала много лет и теперь мне дали возможность заговорить, а связки не были к этому готовы.

– Перестань от этого бежать. Последний год подходит к концу. Уже пора осознать свою вину и принять ее.

Я раздраженно мотнула головой. Голос говорил что-то неприятное, но знакомое. Хотелось закричать, чтобы заткнулся, – не надо мне это вспоминать. Не хочу. Не помню.

Музыка в зале остановилась. Пары поклонились, а потом начали танец заново. Вуали скрывали их лица, но даже через дымку, через заиндевевшее окно я увидела, что удовольствия на них не было. Скорее даже не увидела, а почувствовала.

– Год подходит к концу.

– Пластинка заела?

– Чувства возвращаются, это хорошо, значит не все еще потеряно, – голос слегка потеплел. – Давай вспоминай, что было год назад.

Этот голос звал меня уже. Год назад, и два, и три, и сотню лет. И я так же отмахивалась от него. Он несколько раз пытался вытащить из моей памяти что-то не очень приятное, а потом уходил. Значит, уйдет и в этот раз. Возможно, не сразу, придется потерпеть его занудное, но при этом тревожное нытье.

Голос ходил вокруг меня. Коснулся одежды.

– Опять изменилась. Никак ты не определишься, что тебе нравится. В том году были платья с кринолином. А годом ранее ты вела зал в спортивках.

– Сейчас там вообще разброд и шатание, – я улыбнулась.

Голос что-то проворчал.

– Ты знаешь, что надо сделать, – опять он за свое.

– Я. Ничего. Не. Знаю!

Каждое слово я выдыхала в морозный воздух с усилием, словно оно могло мне помочь заглушить огонек сомнения, который зародился после слов голоса.

– Ты знаешь, кто я?

Я замешкалась. Знакомый, очень знакомый голос, но мысль никак не давалась.

– Ладно, – голос мягко окутал меня. – Почему пары идут по кругу?

– По Колесу, – поправила я и задохнулась.

Я не хотела это вспоминать!

Снег мягко ложился на покатые крыши, укутывал заснувшие сады. Дорожки светились белым.

Мороза ждали больше всего. Верили, что, если перед самой главной ночью ударит мороз и продержится несколько дней, значит потом все будет хорошо. Дома готовили к этому испытанию каждый год: утепляли окна, ставили заслонки к каминам, чтобы