Чеченский дневник - Адольф Борисович Дихтярь

на пряжках луженых…

И что?..

Разве Бог от пуль уберег

егерей,

наповал сраженных?

 

Где они?

Лишь отзвук шагов в высоте…

А туман,

что ни шаг,

все гуще…

 

Егеря растворились,

как в кислоте,

в едкой,

дымно клубящейся гуще…

 

Ну что?

Допет последний куплет?

Нет,

вышел к последней фразе:

«Альпийских цветов

на Кавказе нет —

Эдельвейсов нет

на Кавказе…»

 

Играй,

слепой!

Безрукий,

пой!

Безногий,

гроши собирай на пропой…

Попробуйте,

горожане,

разглядеть в самый мощный цейс

дивизию

«Эдельвейс».

 

ВАСИЛИЙ И АНАСТАСИЯ

Безмолвие космоса черное.

Безмолвие черных могил.

Подолгу живет никчемное.

А стоящий?

Был да сплыл.

 

В какие тучи сгущаются

убитых друзей голоса?

Откуда они возвращаются,

когда закроешь глаза?

 

Василий с Анастасией,

радистка и капитан,

ночью

по-майски синей

отправились в Дагестан.

 

Безветренную погоду

месяц сулил молодой.

Уехали —

и как в воду

в местах,

где туго с водой.

 

И не у кого доспроситься

то с ними стряслось в пути.

Ни одного очевидца

не удалось найти.

 

Сидели б в своей каморке

Нет,

гонят в Махачкалу.

Зачем?

Чтоб купить икорки

к праздничному столу.

Ко дню Девятого мая -

святому для всех нас дню…

 

Ночная,

глухонемая

дорога через Чечню,

пальцы в кулак сжимая,

тебя я в беде виню!

 

Как пели вы под гитару,

срывая на струнах печаль.

Ах, как вы пели на пару

про темно-вишневую шаль!

 

Василий,

Анастасия,

лишь только услышу:

«Кавказ»,

Лишь только услышу:

«Россия»,

Я вспоминаю вас.

 

Безмолвие космоса черное,

безмолвие черных могил.

Подолгу живет никчемное.

А стОящий?

Был да сплыл.

 

Слышу всех,

кто мне дорог,

бессмертные голоса…

 

Прогал в облаках красноперых,

задернувших небеса…

 

ВЕЧЕР В ГОРАХ

Пастух

в пиджачке из дрянного суконца,

солдаты

в пятнистом тряпье.

Держась за лучи заходящего солнца,

карабкаемся

по тропе.

 

Никто нас не ждет

в поднебесном ауле —

в блаженном неведенье враг.

В открытую

лезть под бандитские пули?

Никто из нас не дурак.

 

«Привал!»

Отдохнем,

восстановим силенки,

поговорим чуток

про то,

что в горах веселей,

чем в зеленке,

гге грозен

каждый кусток.

 

А также про то

как мы пащенкам курвьим

покажем кузькину мать.

Ну и, конечно же,

перекурим,

чтоб часом

не задремать.

 

«Подъем!»

И опять

нелюдимым безлесьем,

петляя меж каменных груд,

срывая дыханье,

мы лезем и лезем

туда,

где нас в гости не ждут.

 

Смеркается.

Солнце в ущелье упало,

как будто в копилку медяк.

«Готовсь!» —

наш старшой прошептал устало.

«Все будет,

ребята,

ништяк!»

 

«ГОВОРИТ СОФИЯ»

Звучание речи Баяна

болгары сумели сберечь.

Как древнее солнце, багряно

восходит болгарская речь.. .

 

Восходит…

И снова над Плевной

орленые трубы поют.

Восходит…

И речью напевной

мне пращуры весть подают.

 

Идут в штыковую московцы.

Враги,

не сносить вам голов!

Бегут басурмане,

как овцы,

от храбрых российских орлов.

 

Солдат после яростной сшибки

махрою дымит у костра:

«Братки, все спокойно на Шипке!

Братки, нам в Россию пора!»

 

Вздымались орленые кружки

Во славу российских орлов:

«Довиждане!

С Богом, братушки!»

Ну как не понять этих слов?

 

НА ПЕРЕВАЛЕ

Лето красное…

Пропеллер,

словно миксер,

мглу взбивал.

Зорю петухи пропели.

Я жевал,

а ты зевал.

 

Старший грозно брови супил:

«Мы для банд страшней чумы!

Сколько ж их,

как ос из дупел,

повыкуривали мы!»

 

Под горою,

у подошвы,

Сел на травку вертолет.

Старший гаркнул:

«Эй! Ну что ж вы?

Ноги в руки и вперед!»

 

Перли,

перли,

перли,

перли.

Говоря культурно.

шли.

Шли в пыли,

першило в горле,

пот и слезы зенки жгли

И стонали ноги стоном,

что, мол, в кровь мы сбили их.

Если и поможет что нам,

так хороший передых.

 

Рад не рад,

ногами двигай,

да судьбу свою кости.

Зной сменился холодрыгой

на втором часу пути.

Ты сипел,

ты тер ладони,

ты обхлопывал бока.

Нет,

не в кайф на горном склоне

летом в зоне ледника.

 

«Вышина нас

выше на нос…»

Я острил под стук сапог:

«Сзади

стужа лезет в анус,

сбоку

ветер дует в бок!»

А вокруг

как не бывало

ни живых,

ни мертвецов…

Слава Богу,

до привала

доплелись в конце концов.

 

Был привал на перевале.

Я лежал, а ты сидел

Я сказал:

«Отвоевали…»

Ты не небо поглядел.

 

Резко щелкнул зажигалкой,

сигарету прикурил,

и дымок сырой, мочалкой

к небосводу воспарил.

 

Облака курились дымом,

окаймляя край земли.

По горам непроходимым

мы до Грузин дошли.

 

Ты пыхнул окурком «Примы»

и сказал:

«Дымок к дымам!

Раз до Грузии дошли мы,

значит,

скоро по домам!»

 

ЖАВОРОНОК

Смыло кровь дождем ручьистым,

бегай без опаски.

Снова поле стало чистым,

словно в русской сказке.

 

Был ли бой,

на ад похожий?

В небе златотканом

замер жаворонок божий

крестиком чеканным.

 

В травах,

вязелем увитых,

на лугу зеленом

колокольчики

убитых

поминают звоном.

 

ПРОЩАЙ, ЧЕЧНЯ!

Последний снег зернист и порист

В вагоне вонь шибает в нос.

Еще чуть-чуть, и скорый поезд

рванется прочь со всех колес.

 

В купе залезу.

как в берлогу,

но не оставишь ты меня.

Куда 6 ни ехал,

всю дорогу

со мной ты,

чертова Чечня.

 

Глава закрою и увижу

совсем не то, что по нутру.

Из Сунжи пью гнилую жижу…

У костерка баланду жру…

 

Стреляю в небо для острастки..

Вжимаюсъ в трещину в скале…

Бреду е рукой на перевязке

по богомерзкой Ханкале…

 

Не солнце,

а подобье горна,

не воздух,

а горячий воск…

Хватает прошлое за горло,

как беспощадный горный волк.

 

Взрывались мины-самоделки.

Не ставя жизнь

и вполцены,

швыряли в нас гранаты девки,

стреляли в спину пацаны.

 

Жестокая война без правил.

Я помню,

как у Черных скал

под окруженье нас подставил

залетный горе-генерал.

 

Глушили,

как в пруду рыбешку,

нас,

брошенных в беде солдат.

Он был похожим на бомбежку,

тот сумасшедший минопад.

 

Глаза закрою: вон наш старший.

До фильтра «Яву» докурив,

роняет,

вдруг хрипатым ставший:

«Идем, братишки, на прорыв…»

 

Нет,

мертвые не имут сраму..

Наш старший вскинул автомат.

 

«Братишки, за Россию-маму!»

А дальше - трехэтажный мат.

 

В броске навстречу иноверцам

он рухнул,

сделав полушаг…

 

Вон он лежит

с пробитым сердцем

и с изумлением в глазах…

 

Я в подмосковные Вербилки,

хоть на полдня,

но заскочу,

и на твоей,

сержант,

могилке

зажгу свяченую свечу.

 

Жить