Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова

– По старой дружбе я дам тебе уйти, – тихо молвил Лауновех. – Но при условии: забирай плебея, заткни бородищей его болтливый рот. Уйми его наивную похоть.

Он подал знак дружине, и латники послушно отступили в короткую тень портика.

– Беги же, Твердята! – оскалился Лауновех.

Он впервые заговорил с новгородцем на малопонятном для Миронега наречии латинян.

– Миронег уйдёт со мной, – ответил Твердята на языке ромеев.

– Твой спутник, бестолковый шалопай, перебрал вина. Но это малый грех для настоящего мужа. Всю ночь в императорских термах он беспорядочно совокуплялся. Но и это не беда. Он поддался чарам Галактиона. Он вступил в соитие с юношей. Разве для христианина нет большего греха, нежели грех содомский?

Твердята молча сплюнул.

– Может быть, он свернул юноше шею, дабы скрыть собственное грехопадение?

– Он невиновен. Дурость – не грех. Убийство беззащитного – грех неискупимый. Миронег не мог убить! – отрезал Твердята.

– Хорошо. Бегите оба, – Лауновех снова перешёл на греческий язык. – У вас есть время, чтобы покинуть город.

– Ты станешь покрывать преступление Миронега? Солжёшь Агаллиану? Солжёшь друнгарию виглы?

– Фома Агаллиан погружён в скорбь. До окончания погребальных обрядов он не станет говорить со мной. Достопочтенному Нереусу надо представить на суд эпарха виновного, и виновный не замедлит явиться перед судом. Константинополь наводнён бродягами… – Лауновех помедлил и добавил: – Такими, как мы с тобой.

– Передай Володарю: я стану ждать его в Венецианском квартале, возле синагоги, там, где лавка Давыда-лудильщика…

Миронег не дал Твердяте договорить. Черниговский уроженец пустился наутёк. Шёлковый подол его рубахи высоко задрался, являя миру тощие, жилистые ляжки и дряблый зад. Варяжская дружина весело загомонила, застучала копьями в круглые щиты.

* * *

Твердята долго рыскал по торговым рядам большого базара – того, что неподалёку от форума Константина – в поисках лавки кузнеца. Ослеплённый яростью, он не замечал взглядов горожан, брезгливо таращившихся на его увечье. Кто-то хватал его за полы кафтана, кто-то шарахался в ужасе, кто-то пытался ужалить насмешкой. Но Твердята оставался слеп и глух ко всему. Ему нужен был кузнец и, наконец, он разыскал лавку, битком набитую коваными металлическими изделиями. Здесь нашлись скобы и уключины, бронзовые замки и железные крючья, обручи для бочек, подставки для лучин, литые и кованые подсвечники. Твердята шарил глазами по полкам.

– Нужен молот, – бормотал он. – Молот, и потяжелее…

– Могу предложить! Есть отменный молот весом в один критский талант[35], – прогудел владелец лавки, по виду болгарин, в овчинной безрукавке, надетой на голое тело. – На продажу есть только молоточки для ювелира. Да, я всё могу! Те молотки разного веса от одного фунта до десяти[36]. Я их сделал под заказ! Только вот старый Иссур никак не заберёт их. Жид врёт, будто нет монет, хочет, чтобы я поверил в долг. А сам просто жаден, как… старый жид…

Твердята оценил широкие, поросшие седым волосом плечи, бычью шею, бугристые мускулы рук, бабью болтливость кузнеца.

– По руке ли тебе твоё изделие, старинушка?

– Мне-то? – изумился болгарин. – По руке! А то как же?!

Он пошарил по полкам, отчаянно грохоча железом, сопя и незлобиво поругивая приятеля Иссура. Когда молот был извлечен на божий свет, Твердята уже истратил изрядную долю сбережённого в императорских термах терпения.

– Сколько хочешь монет?

– Ведь ты русич?

– Сколько монет?!

– Гривну![37]

– Пятнадцать кун…

– А не жид ли ты?

– Нет мочи торговаться! Я побью тебя, кузнец! – рявкнул Твердята, бросая монеты на прилавок. Ловким, внезапным ударом новгородец вышиб у кузнеца молот, легко перехватил добычу в воздухе, коротко размахнулся, и лавка кузнеца канула в грохоте и визге. С разлетевшегося в мелкую щепу прилавка на каменный пол осыпалась кованая и литая металлическая мелочь.

– Собери деньги, олух! – рыкнул Твердята.

– Я пожалуюсь Нереусу! – был ответ.

На шум сбежались зеваки: алчущие справедливости добродеи и просто любопытствующие. Но зрелище огромного чужестранца с исковерканным шрамами, едва прикрытым бородой лицом и увесистым молотом в руках умерило их жажду возмездия. Кузнец, руководимый безошибочным чутьем, успел и в россыпи железного хлама и монеты собрать, и поглазеть вослед странному покупателю, пока тот не смешался с толпой. Кузнец пересыпал и щупал в заскорузлой ладони полновесные серебряные кругляши.

– Двадцать пять кун… А может, ещё и завалялось где… Зачем было торговаться? Зачем крушить прилавок? Сразу видно – русич!

* * *

Им довелось встретиться в том квартале Константинополя, где каменные дома в пять и более этажей вздымаются по сторонам извилистых улиц, превращая их в ущелья. Тут всегда царит полумрак. Тут гулким эхом отзывается любой звук. Тут нерасторопный прохожий рискует быть облитым помоями, а ходить следует, прижимаясь плечом к каменной стенке, дабы не ступить подмёткой в помои. За стенами высоких домов живут мастеровые люди, бедные прихлебатели средней руки вельмож, востребованные миром блудницы и прочая столичная сволочь. Миронег подвернулся под ноги в переулке, на пути к дому вдовицы, неподалёку от храма Святых апостолов. Непривычный к местным обычаям, с головы до ног облитый помоями, перепуганный, он жался к циклопической стене дома. Будто клоп, маленький и вонький, Миронег зорко озирался по сторонам в поисках спасителя и, завидев Твердяту, кинулся к нему. Новгородец уклонился, стараясь избежать ароматных объятий, отмахнулся молотом.

– Я искал тебя, – прощебетал Миронег, пониже натягивая рубаху и смущённо поджимая пальцы босых ног. – Сильно боялся бегать по городу без порток. Думал, стража заберёт такого-то. А тут беспорточников пруд пруди. Эх, содомское наваждение! Что это? В кузнецы собрался податься? Похвально! Чем не ремесло? Не хуже купеческого!

Ответом Миронегу стал крушащий камень удар в стену ближайшего дома.

– Провались в преисподнюю, Капуста! – прохрипел Твердята. – Отзынь от меня! Я – мертвец! Но и Володарю не жить! Не жениться ему на Елене!

Каменная крошка пополам с пылью запорошила его лицо. Оно стало одного цвета с бородой, но ненадолго. Миронег испуганно смотрел, как из потемневших глаз Демьяна хлещут злые слёзы, смывая белую пыль.

– Ты плачешь, – проговорил он. – А это значит – не быть тебе злодеем. Утомился я, Демьянушка! Пойду в Святую Ирину. Может, поспею к заутрене. Омоюсь в источнике, охолонусь под прохладными сводами, отрешусь от поганой юдоли греха… А ты куда? Что вознамерился совершить?