Без обратного адреса - Сантьяго Пахарес

– Да.

– И размышляешь, думает ли она о тебе?

– Читаешь мои мысли?

– Задумай число от одного до двадцати.

– Хорошо.

– Шесть.

– Ну ты даешь!

Прежде чем Анхела взяла трубку, телефон издал две трели. Давид взглянул на часы: пять сорок две. День начался рано. Трели продолжались, но слабее – их выводили птицы за окном. Солнце еще не вышло из-за гор полностью – лишь на вершинах самых высоких деревьев бегло блестели его лучи. В предутреннем свете Анхела стояла у телефона, положив трубку после полуминутного разговора. Ее лицо было серьезным и безнадежно спокойным. С таким лицом сообщают о непоправимом.

– Алисия умерла час назад. Отпевание в десять вечера в часовне Святого Томаса.

Давид промолчал. Он не мог сказать ничего – ничего такого, от чего стало бы легче.

– Я в ванную, – произнесла Анхела, выходя из комнаты. Давид остался на диване.

Спал он ночью мало и плохо. После открытия, сделанного им у постели Алисии накануне, постоянно думал о том, не Алисия ли автор саги, не она ли была Томасом Маудом. Пока Давид метался в постели, как заживо погребенный в своей могиле, предположение превратилось в уверенность. Отчаяние просто убивало Давида – ведь он опоздал, опоздал совсем немного, но навсегда. Так чувствовал бы себя охранник, кидаясь закрыть собой охраняемую персону в тот момент, когда пуля входит в ее тело. Как футбольный вратарь, не удержавший мяч. Он все видел, от него ничего не скрывали. Нужно было только понять. А он не сумел. Коан в нем ошибся – надо было послать нормального профессионала из агентства вместо редактора, которому ошибочно приписали способности детектива-любителя.

Следовало не только найти все факты, но и сложить их в правильную картину, как кусочки пазла. Именно четыре года назад Алисии поставили диагноз. С латеральным миотрофическим склерозом сочинять она уже не могла – пальцы не удерживали ручку, не печатали, в конце она не могла даже диктовать. По словам Эстебана, с какого-то момента никто, кроме Джерая, этого странного парня с непостижимыми способностями, которого Алисия ценила, не мог общаться с ней. Сага прервалась.

Автором саги представлялся мужчина, и только он, ведь об этом свидетельствовал его мужской псевдоним. И для Давида, и – судя по их разговору в Мадриде – для Коана мужской пол писателя подсознательно был до такой степени естественным, что остался вне обсуждения. Простейшая ловушка для простейших мужских умов. А ведь они оба читали Артура Конан Дойла, Эдгара Аллана По, Агату Кристи, которые устами Шерлока Холмса, Августина Дюпена и Эркюля Пуаро дружно поучали нас: для начала установите, ищете вы мужчину или женщину.

Давид поднялся с дивана и отправился на прогулку. Резкий холод раннего утра заставлял поеживаться. Давид поднял воротник. На пустых улочках его шаги гулко резонировали в каменных стенах. Он шел по Бредагосу в полном одиночестве, словно все его покинули. Однако это было не так. В домах зажигались одно за другим окна, резко звенели телефоны. Известие о смерти Алисии совпало для местных жителей с восходом солнца. И на сей раз солнце не принесло с собой надежды на жизнь. День начнется, но Эстебан встретит его вдовцом. А Томас Мауд больше не сложит ни строчки.

Давид забрел в рощу. Он думал одновременно о разных вещах и ни об одной из них в отдельности – о смерти Алисии, одиночестве Эстебана, гневе Коана, печали Сильвии, твердом характере Анхелы, будущем некоего Давида. У которого впереди нет никакого повышения по службе и большой зарплаты. Не будет возвращения в дом Анхелы, не повторится их поцелуй. У Эстебана не будет Алисии. А у человечества – саги. Вот что главное, вот где потеря. Сага останется незавершенной. Давида поразила неожиданная боль, как молния. Он словно только теперь осознал, что произошло: потеря огромна и невосполнима. Все! Больше никогда! Со смертью не поторгуешься. Демократия в чистом виде: ни достаток, ни бедность, ни гений, ни ничтожество – ничто не принимается во внимание. Умрут все – и те, кто отдал себя великому замыслу, и те, кто всю жизнь тихо коптил небо.

Все, каждый. Без надежды на помилование.

Давид брел и брел, спотыкаясь о камни. Вдруг издали послышался ритмичный стук. Он побежал туда, оскальзываясь на толстых корнях буков, покрытых мокрым мхом. Стук прекратился, волна холодного воздуха прокатилась по лесу, сопровождаемая замедленным, тяжким треском и ударом о землю. Давид узнал местность: они с Сильвией уже были здесь, когда Эстебан показывал им аллею гробовых деревьев.

Вон он, Эстебан. Отесывает топором срубленный им бук. Работал Эстебан истово, без остановки, в ореоле летящих во все стороны щепок. Это бук, который растили на гроб Алисии. Эстебан поднял голову, их взгляды встретились. Как ни холодно было осеннее утро, по лицу Эстебана бежал пот, а рубаха потемнела под мышками. Он сразу вернулся к работе, и лес снова наполнился ритмичными звуками. Эстебан и не подумал просить помощи. Давиду тоже не пришло в голову ее предлагать. Гроб для жены человек делает сам.

Через полчаса Эстебан обрубил последние ветви и опустил топор на землю. С трудом выпрямился. Спина его болезненно хрустнула. Эстебан медленно, размеренными движениями попытался втащить ствол на телегу, но было очевидно – такой груз человеку не поднять одному. Давид подошел и примерился помогать. Эстебан огляделся, смахнул с лица мелкие щепки, медленно вздохнул и заговорил. Голос его звучал спокойно и отрешенно. Словно сам лес заговорил.

– Я всю ночь находился с ней. Говорил и говорил, взяв за руку. Все хотел сказать, но как успеть… кажется, все-таки сказал то, что должен был в последний наш час на земле. В пять утра доктор отнял у меня ее руку и объяснил, что она уж час как мертва. А теплой ее ладонь была, потому что я согревал ее своими руками. Я и не заметил, когда Алисия перестала дышать. Думаю, что больно ей в тот момент не было. Она не страдала больше.

Давид не знал, что ему ответить. Ни одно слово не годилось. Он просто молчал.

– Алисия любила это дерево. Приходила сюда, гладила кору, любовалась. Шутила, что дерево – вылитая она, Алисия: все из узлов, которые можно только разрубить.

Эстебан тоже провел ладонью по стволу, и Давид заметил, что она оставляет за собой кровь. От такой бешеной работы топором даже закаленные руки покрылись мозолями, кровоточили.

– Давид, ты ведь поможешь мне отвезти его к Анхеле?

– Конечно.

Да, ведь именно Анхела работала плотником и делала все необходимое на заказ, включая гробы. Для близких друзей тоже.

Они подняли дерево и погрузили его на телегу. Давид сроду таких тяжестей не поднимал, но ни звука себе не позволил – ни стона надсады, ни удивленного возгласа. Тяжело дыша после погрузки, с дрожащими мускулами, они повезли дерево в поселок. Вдруг Эстебан остановился, а на вопросительный взгляд Давида просто указал рукой. Метрах в пятидесяти от них Давид увидел медведицу и трех медвежат, спокойно бродивших между деревьями. Солнце уже встало над горизонтом, освещая их. Медведи уходили к Медвежьей запруде, устраиваться за зиму.