Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин

Со своей стороны, Гирс, соглашаясь в существе с этими предположениями, заявил только опасение, что Румыния и Греция, как государства, пользующиеся уже полной самостоятельностью политической, не пожелают войти в состав предлагаемой мною федерации. На это я заметил, что включение этих двух государств в союз не составляет непременного условия предположенного мною проекта. Наследник же прибавил, что эти государства должны будут подчиниться решению Европы, если установится общее соглашение в том или другом смысле. В заключение я попросил позволения передать мою записку Гирсу и оставить ее в секретном его портфеле до поры до времени.

Опять имел продолжительную беседу с графом Лорис-Меликовым, который снова советовался со мною о разных имеющихся в виду перемещениях на высшие должности. Кажется, ему удастся склонить государя к смене Грейга, поднять снова вопрос об отмене подушной подати, призвать к новой жизни земство и многое другое, о чем за несколько месяцев перед этим нельзя было бы и заикнуться. Место министра финансов предложено Абазе, но еще не придумано, кого назначить вместо него председателем департамента экономии. Некоторые из предполагаемых новых назначений удивили меня своею неожиданностью: так, например, в попечители университетов московского и петербургского имеются в виду – Петр Федорович Самарин и Константин Дмитриевич Кавелин! Особенно удивляет меня назначение последнего: Кавелина я знаю с молодых лет, люблю его и глубоко уважаю; но никак не могу себя представить его в роли администратора.

В Ливадии наслушался я рассказов о том, что делается в царской семье и в тесном придворном кружке. Говорят о холодных и натянутых отношениях цесаревны с негласной супругой императора, о неловком положении последней при появлении ее в публике, и удивляются тому, что государь явно желает дать своей новой семье официальное положение. От этого жизнь в Ливадии сделалась невыносимою. С каждым днем всё более я доволен, что избавился от нее: остаюсь там только по нескольку часов три раза в неделю и, покончив свои дела, спешу скорее обратно в своей уединенный, спокойный приют.

18 октября. Суббота. В течение всей недели не было ничего, заслуживающего внимания. Политика европейская исключительно сосредоточилась на вопросе о Дульцинье, будто этим одним пунктом и ограничиваются все задачи европейской политики. Англия, выступившая было так задорно против Турции, начинает искать предлога к отступлению, видя положительное нерасположение Франции, Австрии и Германии к принудительным мерам. Турки ясно видят разлад между большими державами и до сих пор уклоняются от передачи Дульцинье черногорцам.

Переговоры с китайцами также идут плохо. Цзен сделался крайне несговорчив, даже резок. Отовсюду получаются сведения о приготовлениях Китая к войне; агенты его деятельно отправляют из Европы и Америки массу хорошего оружия, пороха, пушек, торпед и проч. Возникает мнение, что наши приготовления слишком незначительны сравнительно с китайскими.

В последний четверг в Ливадии было у меня совещание с Гирсом и Мельниковым о том, в каком смысле заявить Цзену окончательные наши условия. До сих пор Жомини и Бютцов ограничивались только разговорами с китайским уполномоченным, не давая ему положительного письменного ответа на его ноту. Притом разговоры барона Жомини не отличаются ловкостью и выдержкой; это не дипломатические переговоры с азиатом, а легкая салонная болтовня. Теперь мы пришли к тому заключению, что необходимо предъявить Цзену меморию, в которой изложить окончательно наши условия, ограничив их самыми умеренными требованиями. Мельников едет в Петербург со словесными по этому предмету указаниями.

Если Цзен не примет и последних этих условий, то ничего другого не останется, как обратиться к заявленному им же словесно решению: признать Ливадийский договор неутвержденным и остаться in status quo, причем мы удержим за собой Илийский край.

19 октября. Воскресенье. Приехал ко мне в Симеиз сын мой, назначенный командиром Крымского татарского дивизиона. Завтра едет в Ливадию представиться государю.

21 октября. Вторник. В прошлый четверг представлялся государю приехавший сюда новый министр народного просвещения Андрей Александрович Сабуров. Во время доклада государь спросил меня, познакомился ли я с ним и имел ли случай с ним беседовать о его предположениях по устройству учебной части. Я ответил, что вовсе его не знаю. Несколько спустя после моего доклада вошел ко мне Сабуров и сказал, что обращается ко мне по приказанию государя, чтобы посоветоваться относительно некоторых предположений по учебному делу, в особенности же по студенческому вопросу, а вслед за тем подробно изложил свои мысли о настоящем ненормальном положении университетов, о необходимости корпоративного устройства учащейся молодежи, о признании права на сходки, общественную кассу и проч., и проч.

Я выслушал его с искренним удовольствием, потому что сам давно уже проповедовал те же мнения и высказывал их во всех бывших совещаниях по учебной части. В таком смысле ответил я Сабурову и выразил ему полную мою готовность поддержать его предположение. Тогда он предложил мне представить государю доклад за общей нашей подписью. Мы сговорились сойтись снова в субботу. В этот день государь опять спросил меня о нашем совещании, и я доложил, что с истинным удовольствием услышал от нового министра те же самые мнения, которые я уже несколько лет тщетно выражал при каждом случае.

После доклада моего мы сошлись с Сабуровым и прочли подготовленную им вчерне записку, кое-что исправили в ней и дополнили, а сегодня, когда я приехал в Ливадию, нашел уже у себя Сабурова с переписанным набело докладом. Мы оба подписали его и вместе вошли к государю. Сабуров прочел доклад в присутствии наследника цесаревича и, читая, пояснял и развивал наше воззрение на настоящее положение учащейся молодежи и на совершенную необходимость организации этой массы на корпоративных и товарищеских началах. Государь соглашался с нашими доводами и разрешил Сабурову вводить постепенно новые правила отдельно по каждому университету.

Я несказанно рад такому неожиданному для меня повороту студенческого дела. Теперь облегчится и задача Медико-хирургической академии. Нельзя, конечно, обольщать себя надеждой, что с предположенным изменением во взгляде на студенческий вопрос прекратятся всякие поводы к беспорядкам и волнениям в среде учащейся молодежи; но, по крайней мере, отнимется у агитаторов главный и благовидный предлог, которым доселе оправдывались эти беспокойства. Мне известно, что граф Лорис-Меликов разделяет наш образ мыслей по этому вопросу. Наследник цесаревич также поддерживал наше представление.

По дипломатической части сегодня в докладе Гирса не было ничего нового. Дела восточные не подвигаются вперед. Продолжаем получать известия о громадных приготовлениях Китая к войне. Мы, со своей стороны, лишены теперь (в зимнее время) возможности подкрепить наши силы на Крайнем Востоке, не говоря уже о требуемых для того огромных денежных средствах.

25 октября. Суббота. Сегодня в Ливадии после доклада моего виделся с Абазой, который вызван сюда по случаю назначения его министром финансов. Он уже не раз отклонял это предложение; но теперь счел невозможным устраниться, хотя понимает вполне всю трудность принимаемой на себя обязанности при настоящем крайне неблагоприятном положении России, финансовом и экономическом. Для всякого министра финансов главный камень преткновения есть министерство военное; поэтому естественно, что Абаза прежде всего желал объясниться со мной. Я высказал ему, что предместники его совершенно напрасно считали меня своим злейшим противником, что, напротив, я рад всеми силами помогать министру финансов в смысле облегчения наших финансовых затруднений; но вместе с тем надеюсь, что он также, со своей стороны, будет разумным образом взвешивать настоятельные требования государственной безопасности при нынешней шаткой политической обстановке. Действительно, насколько знаю Александра Аггеевича Абазу, он не будет ни таким[94] самонадеянным, как Грейг, ни таким односторонним и упрямым, как Рейтерн.