Детектив и политика 1991 №4(14) - Эрик Кристи

тщательностью, с высоким профессионализмом, так что в преступлениях венгерского премьера не оставалось никаких сомнений. В вину ему ставилось все — от патриотической цитаты из венгерского поэта Шандора Петефи, которую Имре Надь имел неосторожность привести на страницах партийной газеты "Сабад Неп", до антисоветской демонстрации, стихийно возникшей во время соревнований по водному поло между венграми и русскими.

Сразу по возвращении из Москвы с Имре Надем случился сердечный приступ, в апреле он был выведен из состава политбюро и ЦК и снят с поста премьера. К нему даже приезжал главный советский идеолог Михаил Суслов и, сидя у постели больного, уговаривал публично покаяться. Имре Надь отказался и был исключен из партии. Но Матиасу Ракоши, одержавшему с помощью Андропова победу, для полного триумфа показалось этого мало — он составил проскрипции на 400 человек и потребовал их немедленного ареста ради спокойствия и порядка в стране. Первым в списке значился Имре Надь. Нам неизвестно, какую позицию в этом вопросе занимал Андропов — поддерживал ли он требование своего протеже на арест соперника? Что же касается Кремля, то он сдержал победоносный пыл венгерского ставленника и на арест Имре Надя санкции не дал.

Матиас Ракоши спасал шкуру и старался угодить Москве, но он ошибся — из Москвы дули хоть и переменчивые, но часто теплые ветры. Имре Надь умел слушать "шум времени". За несколько недель до открытия в Москве XX съезда он закончил "политические тезисы" и в 10 экземплярах послал их в ЦК той самой партии, из которой полгода назад был исключен. Один экземпляр он направил на улицу Байза в советское посольство. Андропов мгновенно снял копии с этого, на его взгляд, порочащего Надя документа и переслал одну в Москву под грифом "совершенно секретно" (он знал, что благодаря такому грифу документу будет обеспечено первоочередное внимание), а другую Матиасу Ракоши. Впоследствии этот документ будет фигурировать на суде над Имре Надем в качестве главного инкриминирующего материала. Точно так же Андропов уже поступал с отрывками из воспоминаний Имре Надя, которые тот посылал в советское посольство для передачи кремлевским вождям: один экземпляр сразу отсылался с курьером Матиасу Ракоши.

В Москве, однако, было не до доносов: в конце февраля 1956 года на закрытом заседании XX съезда Хрущев произнес секретный доклад о преступлениях Сталина — так началась эпоха оттепели, которая рикошетом задела и Восточную Европу, прежде всего Польшу и Венгрию. В это время амплитуда политических колебаний в советской империи достигла предела — невозможное стало казаться возможным, хотя возможное все еще продолжало оставаться невозможным. Имре Надь, который на несколько недель предвосхитил своими "политическими тезисами" антисталинский доклад Хрущева, пребывал в Венгрии на положении партийного изгоя. Андропов продолжал слать из Будапешта в Москву обстоятельные доклады — он ставил на Матиаса Ракоши, а Имре Надя характеризовал как смутьяна и ревизиониста.

Предугадать следующий шаг Кремля, высчитать его реакцию, предсказать очередной крутой поворот политики было невозможно — если кто тогда не ошибался, то разве что по случайности. Даже Хрущев, скованный в своих движениях соратниками-соперниками, не смог бы с точностью сказать сегодня, что он сделает завтра, или, точнее, что сможет сделать завтра, если ему удастся одолеть сопротивление сталинистов в Политбюро. Либо — что они смогут сделать, если им удастся одолеть его сопротивление, а может быть, и его самого. Андропов не исключение: при таком размахе идеологических и политических колебаний самым надежным было занять выжидательную позицию, не выказывая открыто своей точки зрения. Он уже обжегся в Москве, когда ее выказал и поплатился венгерской ссылкой. Но он был игроком и знал, что без риска невозможен выигрыш. Тем более он уже сделал ставки и ему было поздно отступать: ставя на Ракоши, он ставил не столько на него самого, сколько против Надя. Пока что ему удавалось убеждать Москву следовать в венгерских делах его советам — наперекор дующим из Москвы либеральным ветрам. В это время Хрущев признал даже давнего антисталиниста Тито и пошел на сближение с Югославией, но одновременно продолжал поддерживать в Венгрии сталиниста Ракоши. Когда летом 1956 года Тито приехал в Москву, он всячески убеждал Хрущева отказаться от Ракоши. Позднее, спустя две недели после разгрома советскими танками Венгерской революции, Тито вспомнил об этом разговоре в Кремле:

— Мы заявили, что режим Ракоши — и сам Ракоши — не имеет достаточной квалификации, чтобы возглавлять Венгерское государство или добиться национального единства, и что дальнейшее существование этого режима может привести к очень серьезным последствиям. Советские товарищи, к сожалению, нам не поверили. Они заметили, что Ракоши старый революционер и честный человек. Советские товарищи сказали, что он умный человек и преуспеет и что они не знают никого другого, на кого они могли бы положиться в этой стране.

"Советские товарищи" больше верили "своему человеку" в Будапеште, чем почетному гостю из Белграда. Если б произошло наоборот и Хрущев послушался Тито, а не Андропова, то Венгерской революции можно было бы избежать: Матиаса Ракоши сняли бы на несколько месяцев раньше и на несколько месяцев раньше возвратился бы к власти Имре Надь, который извилистым путем между кремлевскими указами и народными требованиями повел бы Венгрию к постепенным либеральным реформам. Удалось же избежать в тот раз революции в Польше, хотя эволюционная ситуация там в середине октября 1956 года, после рабочих беспорядков в Познани, была близка к той, что сложилась в конце октября в Венгрии. Однако октябрьский Пленум ЦК ПОРП в экстренном порядке кооптировал недавно освобожденного из тюрьмы и только что реабилитированного и восстановленного в партии Владислава Гомулку в члены ЦК, избрал его членом политбюро и первым секретарем.

Как только в Москве стало известно о польских переменах, советские войска, расположенные в Польше и на советско-польской границе, двинулись к Варшаве, а рано утром 19 октября на военном аэродроме вблизи польской столицы без предупреждения приземлился советский самолет, из которого вышли кремлевские вожди — Хрущев, Молотов, Микоян, Каганович и маршал Конев. Они сели в машины, которые помчали их через еще спящую Варшаву к Бельведеру, великолепному президентскому дворцу начала XIX века, где они лицом к лицу столкнулись с польскими руководителями.

— Предатели! — закричал с ходу Хрущев, ни с кем даже не поздоровавшись. — Мы кровь проливали за освобождение вашей страны, а вы, сговорившись с сионистами, хотите отдать ее американцам.