Почему евреи не любят Сталина - Яков Рабинович

Но вместе с тем имеются и другие авторитетные мнения о наличии у Сталина намерения осуществить массовую депортацию евреев.

Сошлемся на А. И. Микояна, заместителя Председателя Совета Министров СССР и члена Президиума ЦК КПСС, достаточно осведомленного государственного и партийного деятеля высшего ранга, хотя и находившегося в тот момент в опале у вождя. Микоян прямо писал в своих воспоминаниях о сталинском плане «добровольно-принудительного» выселения евреев из Москвы[230].

Картину дополняет и суждение известного политического руководителя более позднего периода — А. Н. Яковлева, бывшего члена Политбюро ЦК КПСС в годы горбачевской «перестройки», а позднее председателя Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий при Президенте Российской Федерации, то есть человека, имевшего доступ к партийным и государственным тайнам. Яковлев тоже полагает, что в феврале 1953 г. «началась подготовка к массовой депортации евреев из Москвы и крупных промышленных центров в восточные районы страны»[231].

Практически нет свидетельств непосредственных участииков — организаторов и исполнителей задуманной чудовищной акции.

И опять же нет документов…

И все же мы думаем, что эти документы где-то есть, но пока не обнародованы. Остались в таежной тайге незаселенные бараки, которые должны были стать последним пристанищем для сотен тысяч евреев…

По всей стране шел слух о готовящейся депортации. Можно, конечно, допустить, что слухи распространялись сознательно — самими властями. Зачем? Поманить русских еврейским погромом, а евреев запугать? А евреев запугивать было ни к чему — они и так без защиты (пресса, культура, все их общественные организации уничтожены). Слухи оказались естественным следствием грандиозности предприятия — слишком много людей в той или иной мере были причастны к планированию и осуществлению акции.

Сама же депортация как метод решения национальных проблем ничего исключительного не представляла. Опыта хватало с избытком. И не только послевоенного. Никто уже не помнит, что еще до войны — в 1936 г. — успешно было проведено выселение с Дальнего Востока всех корейцев (на этом, как говорят, и закончилась история дальневосточного сельского хозяйства). А из Ленинградской области выселили всех финнов — так называемых ингерманландцев. А немцев из Поволжья тоже до войны выслали (да и как было не выслать? — дали приют немецким парашютистам-диверсантам; кому какое дело, что парашютисты эти были сброшены с советских самолетов?). Ну, а когда чеченцы подняли восстание в тылу Красной армии 1942 г.? Тут долготерпение — до 1944 г. — советской власти можно объяснить только чудом!

Взглянем, впрочем, на карту: татары крымские, финны ленинградские, балкарцы, калмыки, ингуши, чеченцы… А к ним добавить турок-месхетинцев из Грузии. Вот она — европейская часть СССР — вся равнина от Балтики до седых Кавказских гор — славянская и неделимая! Так что и с этой точки зрения наличие еврейских инородцев только портило общую картину.

А потому — еще раз о документах. Протоколов заседаний Политбюро и списков на выселение «найти не могут». Документов, уличающих сталинское руководство в подготовке депортации, а по существу геноцида, истребления народа, нет. Но остались люди. И каждый что-то знает. Мы приведем здесь несколько совершенно случайных воспоминаний. Люди хранили их всю жизнь и думали при этом, что об этом известно всем. Но тысячи таких свидетелей могут сделать то, что не под силу никакому документу, — восстановить историю преступления.

Прочтите эти свидетельства — это крохи, но это крохи правды. Правды об уже выданных кому-то ордерах на наши квартиры, о неожиданных назначениях, о бараках без света и тепла… И о том, как мы не хотели верить этой правде.

Житель Иерусалима Яков Айзенштат:

— Мои личные воспоминания о том зловещем феврале не вошли в книгу, но я прекрасно помню, как это надвигалось. Мы жили в доме, заселенном работниками МГБ. Двумя этажами выше жила женщина по фамилии Чугунова (ее муж и сын работали в МГБ). Однажды она привела к нам своих родственников, и они начали осматривать нашу квартиру. Они заявили, что скоро нас выселят и квартира достанется им.

Житель Хайфы Феликс Яковлевич Гальперин, литератор и журналист:

— Это произошло в Киеве, через несколько месяцев после смерти Сталина. Дворничиха нашего дома подрабатывала уборщицей в помещении райвоенкомата. К нашей семье она относилась весьма дружелюбно: я в порядке дружеской услуги занимался с ее сыном русским языком и литературой, мальчик «не тянул» по этим предметам. Так вот однажды, примерно через неделю после появления в «Правде» сообщения о том, что врачи невиновны и оправданы, она встретила во дворе моего тестя Самуила Абрамовича Старосельского. «Слышь, Абрамыч, читал, что у газетах пишут? Оклеветали, значит, дохторов-то, а? Шо думаешь про це?» Тесть мой был человек осторожный и ответил весьма сдержанно, дескать, говорить нечего, в «Правде» зря писать не станут, суд наш справедливый, разобрались, все выяснили, а иначе и быть не могло. Вера — так звали дворничиху — криво ухмыльнулась: «Еще как могло, Абрамыч, еще как могло!» — «О чем ты?» — не понял Самуил Абрамович. «А вот о чем, — дыхнула ему в лицо перегаром собеседница. — Ты ведь знаешь, шо я в военкомате прибираю. Ну! Так вот, еще у феврале, помню, мету я коридор ихний, а Жулин Васька, ну ты знаешь его, из соседнего дома, с военкомом балакае. Я, говорит, боевой офицер, ордена имею, чотыри медали, два ранения, а живу як последняя скотина, в приймах. Брат в своей квартире комнату выделил, так там я, супруга Мария Опанасовна, да теща моя, тай ще малых двое. До каких же пор это терпеть? А военком ему отвечает, шо погоди трошки, лейтенант, повремени. Вуде у тоби своя жилплощадь. Скоро квартир у Киеве освободится много, и тебя не забуду. Я уже на твое имя ордер заготовил. Вот он. И, слышь, Абрамыч, берет он какую бумажку и читает Ваське вслух. А то ордер квартирный. Как он до адреса дошел, я и удивилась. Улица Красноармейская, дом 40, квартира 6, две комнаты 38 метров…» — «Но это же наша квартира! — воскликнул тесть. — Ведь мы живем там. Как же возможно?!» — «Вот и я подумала: как же можно в занятую квартиру людей селить. Значит, освободить ее хотели». — «Как это освободить? А нас куда?» Вера внимательно посмотрела на тестя: «Эх, Абрамыч, а говорят, шо вы народ дюже умный». И добавила: «Все могло иначе быть… ежели б батько не помер».

Свидетельство жительницы Иерусалима Сусанны Н.:

— Мой муж, подполковник Марк Н., в 1948 г. окончил Военно-воздушную академию имени Жуковского, получил диплом с отличием и, по существовавшему положению, должен был быть зачислен в адъюнктуру при академии. Но ни он, никто другой из евреев-отличников адъюнктом не стал, а всех направили в различные воинские части и военные НИИ. А в 1952 г. мужа из авиационного НИИ под Москвой неожиданно перевели в Читу, в Забайкальский военный округ. Он считал, что ему еще повезло, поскольку других сослуживцев-евреев просто уволили из армии. Я тогда работала в Москве, в Академии Жуковского. И как только мужа перевели в Читу, тут же получила предписание освободить московскую квартиру. Следует сказать, что квартира эта была записана не на мужа, а на меня. Квартиру я не освободила, а к мужу решила съездить. Перед самым отъездом ко мне пришла пожилая пара. Они сказали, что слышали о том, что я собираюсь навестить мужа в Чите, и поэтому хотят попросить меня о небольшом одолжении — передать посылку их сыну-офицеру. Знали они, что служит он в Забайкальском военном округе, а отыскать его особого труда не составит: Чита — не Москва, и человек с фамилией Рабинович, да к тому же офицер, должен быть известен половине города. Я взялась эту просьбу выполнить и отправилась в путь.