Музыка войны - Ирина Александровна Лазарева

class="p1">– Нет, ну что ты, зачем теперь отказываться… Раз уж ты дала согласие. – Наконец ответил я. – Покупай.

– Но ведь ты… тебе это неприятно…

– Да нет, в самом деле, я же не ребенок, чтоб так рассуждать. Переживу как-нибудь. Это все действительно можно решить технически. Если бы у меня совсем ничего не было: ни накоплений, ни высокой зарплаты – тогда бы, наверное, я не смог бы пережить этой твоей покупки. Но коль скоро у меня все это есть, я не должен чувствовать неловкости. Ведь так?

– Я всегда знала, что ты очень мудр, ты самый мудрый мужчина из всех, кого я когда-либо знала. Как я люблю тебя за это!

Она еще раз десять переспросила меня, точно ли я одобрял ее покупку, и только после моего многократно повторенного согласия и заверений в том, что я простил ее и не держу на нее зла, позвонила агенту. Сделка совершилась, и в мечтах своих я видел и Яну, и себя увольняющимися с работы в России и навсегда обрывающими с ней всякую связь. Как я был близок к цели, много лет назад взлелеянной мною! Стоит ли говорить, что я тотчас простил Яну, и мы воссоединились с горячностью и страстью людей, которые только что едва не потеряли друг друга.

Злосчастная поездка на Кипр как будто не могла иметь веселого исхода, ибо нашим ссорам, казалось, не было конца. Так сложилось, что за день до нашего отъезда возникли новые обстоятельства, удручившие и отяжелившие сомнениями мою и без того беспокойную совесть.

В тот день мы выбрались в один из древнейших горных городов острова – Омодос, чтобы насладиться видами древней архитектуры многовекового монастыря, узких улочек и старинных домов, разбросанных посреди горных хребтов и как бы парящих над забытыми где-то внизу зелеными долинами.

Особенно затейлив был вид из тихих улочек, когда мы с Яной сбегали от вездесущих торговцев местными достопримечательностями: различными банками с вареньями, соленьями, вышивкой, домотканым белоснежным текстилем, кружевом. Здесь было не многолюдно и спокойно, и, если идти вдоль улочки, то можно было упереться в пропасть. Это резкое, почти неправдоподобное сочетание песочно-желтых прочных стен жилых домов и подернутой дымкой бездны, которая расположилась так опасно близко к городу, вселяло в сердце самые дикие чувства. Казалось, это была некая безумная грань, острие, по которому из века в век по неведомым нам, русским, причинам, брели местные жители. Они давно свыклись со своим положением и не понимали, как можно было бы жить иначе, не понимали нас, жителей безопасных равнин, не понимали нашего недоумения, восторга, изумления.

– Приезжаешь в такое тихое и уютное место и вдруг осознаешь, что не хочешь покидать его так просто. – Сказал я, притянув к себе Яну, когда мы встали на самом краю дороги, боком к туманной пропасти. – Такие странные ощущения… Хочется каждый день просыпаться и видеть эти горы, незыблемые, грозные, вечные…

– Да ты поэт! – Рассмеялась Яна.

– Может быть, следующий отпуск проведем в таком уютном месте в горах?

Яна равнодушно пожала плечами. Почему она никогда не отвечала на мои романтические порывы, почему встречала их всегда столь прохладно?

– Не знаю. Я привыкла к тому, что горный отпуск – это горные лыжи.

– Неужели тебе сложно… просто согласиться со мной? Ведь это ни к чему не обязывает…

– Слушай, если ты опять об этом…

Мы продолжали то ссориться, то мириться, то пререкаться между собой. Должно быть, виной всему было то обстоятельство, что мне по-прежнему было неприятно, что Яна приобрела недвижимость на Кипре совершенно без моего участия. Я тем не менее старался мысленно отдалиться от случившегося, но не всегда выходило, и теперь, когда я глядел на Яну, я будто видел не ее, а чужого человека, гордячку, посчитавшую меня не ровней себе, к тому же что-то скрывавшую от меня. Почему скрывавшую? Отчего подобные обвинения приходили мне на ум? Сонность и леность, объявшие меня в отпуске, препятствовали тому, чтобы я мог немедленно найти ответ на этот на деле важный вопрос.

После того, как мы посетили Монастырь Святого Креста в Омодосе и хорошо провели время за поздним обедом в уютном ресторане, мы выдвинулись в путь в гостиницу. Однако здесь с нами стали происходить чудеса: каким-то образом навигатор сменил маршрут и увел нас на старые горные серпантины в места, которые мы не проезжали на пути в Омодос, а затем и вовсе телефоны потеряли связь.

За горными холмами вдали струились багровые лучи заходящего солнца, они подсвечивали черные волны гор алым и бледно-розовым, как будто прожигали их насквозь. Темнело еще довольно рано, и тихие равнины в ущельях гор, и безлюдные скалы – все, казалось, дышало предчувствием нисходящей на землю ночи.

Меж тем мы плутали наощупь меж деревушек и городов, не понимая, как нас угораздило заблудиться. Яна была за рулем, а я подсказывал ей, но, по-видимому, все время ошибался. Я включал и выключал телефоны, но толку не было: связи по-прежнему не было. Мимо проплывавшие горные деревушки казались безлюдными, хотя за плотными шторами многих окон горел свет; люди почти не появлялись на улицах после захода солнца, а если и появлялись, то они с опаской и какой-то странной отчужденностью взирали на нас. Мы были для них чужаками, и ни тени приветливости, свойственной киприотам, работавшим в туристических зонах, не было на их лицах.

– Если мы через час не выедем на трассу и не найдем заправку, у нас кончится бензин, и тогда все! – Голос Яны прозвучал на удивление довольно спокойно.

– Не переживай, выедем.

– А если не выедем?

– Заночуем в машине. А утром будем искать деревушку, где нам помогут.

– Ага, вообще-то ночью здесь довольно холодно.

Меня удивило, но Яна, произносившая эти слова, не теряла самообладания, будто все происходило не с ней самой, а с кем-то вымышленным, и было не наяву. Даже я, казалось, нервничал, но она оставалась образцом спокойствия. Открытие это резануло где-то глубоко под сердцем, странности и противоречия в ее поведении все более терзали меня, казалось, я не знал настоящую, подлинную Яну ни на половину, ни даже на треть.

– Тогда попросимся к киприотам переночевать. Люди везде – прежде всего люди. Помогут.

– Ага, я с этими чудиками в их трущобных домах спать не буду.

– Почему это?

– Эти киприоты такие… мерзкие. Чернявые, кудрявые.

– Ты сейчас оскорбляешь людей, среди которых сама же хочешь жить.

– Ну и что? Как будто ты считаешь иначе!

И хотя я всегда, особенно в годы отношений с Яной полагал себя за