Гражданская война в Испании 1936-1939 - Бивор Энтони

Отношение Королевского ВМФ к эффективности блокады привело к бурным сценам в палате общин. 200 миль побережья сторожили только четыре корабля националистов, тогда как береговые батареи басков имели дальность стрельбы более трех миль. Правительство не ожидало такого сильного отпора, но первый лорд Адмиралтейства сэр Сэмюэль Хор[557] отказывался признать правду о минах в Нервьоне, так как его снабжали информацией националисты.

20 апреля небольшое британское торговое судно «Seven Seas Spray», решив проигнорировать все предостережения Королевского ВМФ, покинуло Сен-Жан-де-Люс и пришло на рейд Бильбао. Там оно не встретило ни судов националистов, ни мин – только восторженный прием заждавшегося населения Бильбао. Британское правительство и Адмиралтейство были посрамлены. В Испанию немедленно отплыли другие суда, ждавшие у берегов французской Страны Басков. Одно из них задержал в 10 милях от Бильбао крейсер «Almirante Cervera». «Купец» запросил по радио помощи, и на этот раз линкору-крейсеру «Hood» пришлось проявить к националистам строгость. С точки зрения басков, через девять дней восторжествовала хотя бы поэтическая справедливость: эсминец «Espana» нарвался у Сантандера на мину националистов и затонул.

Басков больше не могли принудить к сдаче голодом, но начавшиеся 20 апреля бои складывались для них неудачно. Сочетание воздушной мощи националистов, боевой доблести карлистов и склонности республиканцев самовольно покидать позиции грозило фронту развалом. Тем не менее Рихтхофен по-прежнему оставался разочарован.

20 апреля его взбесили итальянские ВВС. «Дожили. Они сбросили бомбы на собственные войска. День неудач. День рождения фюрера. Зандера (Шперле) произвели в генерал-лейтенанты»[558]. При всех недостатках националистов хаос в республиканских силах усугублялся из-за медлительности и некомпетентности Генштаба. Его начальник полковник Монтауд был известен своим капитулянством, а кадровых офицеров критиковали за «замашки госслужащих»[559]. Положение было так плохо, что попытался вмешаться сам Агирре. К счастью для басков, осторожность Молы не позволила противнику полностью воспользоваться неразберихой у республиканцев.

23 апреля Рихтхофен записал: «Погода очень хорошая. 4-я бригада вопреки приказам развернула два батальона вместо двенадцати. Их придется менять. Пехота не идет вперед. Что делать? Легион «Кондор» не летает позже 18 часов. Невозможно вести вперед пехоту, не желающую атаковать слабо удерживаемые позиции».

На следующий день Рихтхофен снова жаловался, на сей раз на то, что итальянцы разбомбили не тот город. «Это невообразимое бремя для руководства… Надо ли, в конце концов, разрушать Бильбао?»[560] Итальянцы были озабочены, как бы наступление на католиков-басков на севере не вызвало недовольство папы римского, и не торопились бомбить главный баскский город. Трудно сказать точно, но, возможно, огорчение Рихтхофена сыграло какую-то роль в следующей операции легиона «Кондор», снискавшую самую дурную славу.

25 апреля деморализованные войска откатались из Маркины к Гернике, находившейся в 10 километрах от линии фронта. Назавтра, в понедельник 26 апреля, в 4:30 дня главный церковный колокол Герники возвестил о начале налета. Был базарный день; некоторые крестьяне, встревожившись, не пошли в центр города, но другие продолжили гнать туда свой крупный и мелкий скот. Беженцы, спасавшиеся от неприятельского наступления, спрятались в подвалах, обозначенных как refugios. Над городом появился один бомбардировщик «Хейнкель-111» из «экспериментальной эскадрильи» «Кондора», опорожнил бомболюки люки над центром и улетел[561].

Большинство горожан покинуло убежища, многие бросились помогать пострадавшим. Но через четверть часа появилась целая эскадрилья, сбросившая бомбы разных размеров. Люди, ринувшиеся обратно в убежища, задыхались от дыма и пыли. Их страшило то, что подвалы могут не выдержать взрывов более тяжелых бомб. Началось бегство из города, в окрестные поля, и тогда эскадрильи истребителей «Хейнкель-51» стали расстреливать и забрасывать бомбами мужчин, женщин и детей, монахинь из госпиталя и даже скот. Но основная атака была еще впереди.

В 5:15 послышалось гудение авиационных моторов. Солдаты сразу опознали «поезда» – так они прозвали тяжелые «Юнкерсы-52». Три эскадрильи из Бургоса на протяжении трех с половиной часов волнами заходили на город, подвергая его 20-минутным бомбардировкам. (Легион «Кондор» только что, бомбя республиканские позиции вокруг Овьедо, изобрел принцип «ковровых бомбардировок», который они опробовали и на Гернике.) В бомболюках находились и малые, и средние, и 250-килограммовые бомбы: противопехотные, двадцатифунтовые, зажигательные – двухфунтовые алюминиевые трубки, рассыпавшиеся, как конфетти.

Очевидцы описывают результаты этих бомбежек как ад и конец света. Под развалинами домов и в убежищах гибли целые семьи; коровы и овцы, пылавшие от попаданий белого фосфора, с диким предсмертным ревом метались среди домов. Обгоревшие, обугленные люди слепо брели сквозь пламя, дым и пыль, кто-то рылся в развалинах в надежде откопать родных и друзей. По данным баскских властей, пострадала треть населения: 1654 человека погибли, 889 были ранены; по более свежим данным, погибло не более 200–300 человек[562]. Те, кто бросился на помощь Гернике из Бильбао, расставался с первоначальным недоверием при виде страшного багрового зарева впереди. Здания парламента и священное Дерево Герники не пострадали, так как оказались вне маршрута полета, которому строго следовали пилоты. От остальной Герники остался лишь обгоревший остов.

На следующий день, 27 апреля, о разрушении Герники писала британская пресса. Еще через сутки «Таймс» и «Нью-Йорк таймс» вышли со статьей Джорджа Стира, вызвавшей колоссальный международный резонанс[563]. Агирре оповестил о трагедии такими словами: «Германские авиаторы на службе у испанских мятежников разбомбили Гернику, сожгли исторический город, святыню всех басков»[564].